Вечерами жизнь не утихала. Особенно кхола любили «костры свободы» – зажигали большой костер, а затем устраивали представления, танцевали или пели. Многие вращали вокруг тел горящие обручи, жонглировали или устраивали бескровные дуэли. Последнее также напоминало обычаи шуай, высоко ценивших боевые искусства, но никогда не использовавших свое мастерство для того, чтобы убивать.
Я считал это ненормальным, не мог понять, как обычные люди Лурда вдруг превращаются в дикарей. Кари делала из них новый народ, крала их у церкви, она их портила. Но мое понимание нормального так часто травмировалось увиденным в лагере и Сеане, что постепенно я перестал испытывать острое возмущение. Это требовало слишком много энергии, а я чертовски устал. Как-то я обнаружил себя невероятно пьяным и танцующим около костра под песню Лавинии, местной актрисы. Работа исцеляла – времени на то, чтобы погружаться во тьму, просто не оставалось.
Единственное, что продолжало доводить меня до исступления, – это сама Кари. Я не мог смириться с тем, что женщине дана такая власть. Отсутствие необходимых приличий, открытое обожание Мартира, преданность де Косты, верность Лютера, дружеская симпатия, с которой к ней относился Герма, легенды о ее проницательности – все это было сложнее принять, чем отрицание Бога. Предельная самостоятельность, с которой вела себя Кари, надменность, самоуверенность, склонный к многоходовым интригам ум подошли бы пастырю или первому сыну знатных родов, но не женщине-сироте. В столице есть множество дам, которых вряд ли можно назвать добродетельными, но они, черт возьми, хотя бы делали вид! Лживая, но кроткая имитация соблюдения правил оказалась для меня предпочтительнее явного неповиновения, и за это открытие я злился на Кари еще больше.
То, что она говорила, являлось неприкрытой ересью, за которую в столице немедленно казнили бы. Но то, чем она сама была, сердило гораздо сильнее – в Кари не осталось ровным счетом ничего от воспеваемых священными текстами женских добродетелей. Она не была ни скромна, ни красива, ни участлива, ни целомудренна, ни молчалива, ни покорна; она не нуждалась в защите, не ходила величаво и грациозно. Но самое главное, что она не пыталась ничего из этого добиться.
Увидев обрезанные волосы, я уже испытал неудобство. Несмотря на осознание того, что неудобство вызвано воспитанием, оно царапало каждый раз, когда я видел Кари. Она превратила саму себя в символ сопротивления церкви. Кари могла ничего не говорить – внешний вид уже давал пощечину любому верующему.
– Вы спите с ней? – как можно более грубо спросил я Доминика, пытаясь изобразить простонародное любопытство.
Тот расхохотался в ответ.
– Вы, четверо, носите ее цвета, как будто она – король или ваша любовница… – попытался объяснить я.
– Неужели это тебя так задевает? – продолжил смеяться Доминик. – Кари спит с кем хочет. Но ее цвета мы носим не поэтому. Каждый из нас обязан ей спасением, и вряд ли оказанную услугу можно искупить иначе чем жизнью.
– Я не верю, что она вас вылечила, Доминик. Вы можете рассказывать это дурачкам в лагере, но я-то знаю, что это невозможно. Исцелять могут только святые, а Кари к ним не относится.
Герма наконец прекратил смеяться:
– Похоже, ты и впрямь потерял умение отличать правду от лжи. Тогда обдумай вот что, инквизитор: я умирал, пока не пришла Кари. Каин был беспомощен. Красота Раймонда оказалась бесполезна. Твой Бог-отец всласть поиздевался над ним – все женщины в городе хотели забраться к нему в постель, а он не мог взять ни одной. Тео ослеп, но сейчас проводит опыты с утра до вечера. И да – некоторые святые церкви действительно могут исцелять.
– К чему ты ведешь?
– Исцеление и вера в Бога-отца никак не связаны между собой.
Я был ошеломлен:
– Я не понимаю… Не понимаю.
– Церковь использует людей, способных совершать необычные вещи, чтобы поддерживать власть. Ради этого она делает «святых» своей частью, свидетельством мощи Бога-отца, отыскивает подходящих людей и воспитывает их в строгой вере. Но это обман. Это не святые могут творить чудеса за счет Бога-отца, это Бог-отец существует только потому, что церковь не дает разоблачить фальшивку, устраивая чудеса по праздникам. В том числе и за счет тебя.
Я хотел возразить, опровергнуть сказанное, но не мог. Слова Доминика звучали очень естественно, и они душили меня. Невозможные слова, настоящий яд.
– Ты злишься на то, что мы носим цвета Кари, страстно хочешь увидеть ее пороки. Кари оправдает твои ожидания, ханжа, – усмехнулся Доминик. – Она способна на жестокость, которая тебе и не снилась, это порой пугает. Но ты зол просто потому, что сам хотел бы быть предан кому-то так же, как мы. Люди нуждаются в преданности, основанной на действительной благодарности, а не на традиции. В этом суть кодекса кхола, суть подвига. Кто-то совершает невозможное для тебя, а ты совершаешь невозможное для него. Церковь запрещает невозможное всем, оставляя это для Бога-отца. Кому нужен такой мир? – Он пожал плечами.