Когда один из слуг оказался в трех шагах от нее, Валентина начала пляску смерти. Именно пляску — потому что ее плавные движения больше всего напоминали безумный танец дикаря. На нее градом посыпались удары, но ни один не достигал цели. Он или натыкался на стальной блок, или приходился в пустое место. Удары же Валентины были смертоносны. За первые десять секунд двое слуг легли мертвыми, а оставшиеся трое и Жаждущий отступили к алтарю.
— Убейте ее! Убейте! — верещала муха.
И тут Валентина поняла, что именно муха — ее цель. Нужно убить гигантское насекомое, и тогда она вырвется из мрачного мира фантазии Жаждущего. Она бросилась вперед, разметав врагов, как кегли. Против нее они оказались совершенно беспомощными, словно пятилетние дети перед старшеклассником. Несколько секунд — и все было кончено. Валентина застыла перед гигантской мухой, глядя в ее человеческие, но лишенные белков глаза. У ног женщины-воина корчились слуги и Жаждущий. Они не смогли защитить своего повелителя.
— Кто ты? — решительно спросила Валентина. Ей нужна была передышка, чтобы сообразить, как бороться с чудовищем. Она уже жалела о том, что оставила саблю у двери. Может, вернуться за ней? Но тогда придется повернуться к противнику спиной, отступить. Муха может броситься на нее, если почует слабость. И тут внезапно муха сама заговорила с ней.
— Я — Бог этого мира.
— Чудовище, которое правит здесь?
— Нет, я — Бог. Я все могу.
— Ты не можешь убить меня!
— Как и ты — меня.
— Почему?
— Потому что если ты убьешь меня, то этот мир погибнет, — муха говорила равнодушно.
— Но, может, именно этого я и добиваюсь!
Валентина шагнула вперед и замерла. Оказавшись у алтаря, она увидела еще кое-что, и это ей не понравилось. Муха нависла над телом женщины, обгладывая мясо с ее плечей и шеи. Она обвила голову жертвы своими щетинистыми лапами, которые оставляли на белой коже те самые раны-царапины…
— Прекрати!
— Что именно? — спокойно поинтересовалась муха. — Это мой мир. Ты явилась сюда и диктуешь мне, что делать? Ты должна убираться отсюда…
И тогда Валентина прыгнула.
Происшедшее запечатлелось в ее мозгу лишь отдельными фрагментами. Вот ее ноги сгибаются, подобно взводимым пружинам, потом, резко распрямившись, выталкивают тело вверх, в сторону головы чудовища. Ее обнаженное тело живой молнией летит навстречу ужасному лику. Медленно-медленно Валентина выбрасывает вперед руку с растопыренными пальцами. Лицо мухи совсем рядом. Но крылья гигантского насекомого начинают медленно двигаться в ином ритме. Муха пытается взлететь. Слишком поздно. Одна рука Валентины впивается в жесткие щетины, пальцы другой пробивают оболочку глаз, выдавливают слизь через глазницы и впиваются в мозг чудовища. Валентину обдает волна вонючей зеленой жидкости. Женщина-воин чувствует, как та стекает по ее обнаженному телу, повисшему в воздухе.
Но муха еще не мертва. Она борется. Ее жвалы впиваются в грудь Валентины, терзают нежную плоть. Надрывно гудя, словно гигантский вертолет, насекомое отрывается от крыши, приподнимая тело противника. Все выше и выше поднимается она. Валентина, крепко вцепившись в муху одной рукой, пытается протолкнуть другую через глазницу как можно глубже в череп чудовища, растерзать студенистый мозг, — а тварь в агонии пытается жвалами, как консервными ножами, вскрыть грудную клетку женщины. Краем глаза Валентина видит, как соскальзывает с лапок мухи и летит вниз тело жертвы. Кровь, осколки костей и ошметья внутренности брызгами обдают оставшихся у подножия алтаря слуг.
Когда умерла муха? Валентина не заметила этого момента. Слишком сильна была боль; слишком отвратительным казался мозг мухи, ее внутричерепная жидкость, которая, вместе с зеленой слизью, стекала по израненному телу женщины-воина.
Они обе камнем рухнули на алтарь, окончательно разметав то, что некогда было болтливой сенобиткой.
После падения Валентина прожила еще несколько минут. Достаточно, чтобы увидеть, как где-то у самого горизонта разошелся серый покров облаков; увидеть, как одинокий солнечный луч, коснувшись земли, лучом прожектора пробежал по мрачным крышам дома. Но она увидела и кое-что другое. Она увидела, как лицо оставшегося в живых слуги стало ликом херувима — из тех, что украшают своды церквей; как он вместе с Жаждущим, превозмогая боль в переломанных конечностях, опустился на колени перед алтарем.