Была суббота.
Утро.
Он долго звонил, переминался с ноги на ногу.
Когда Валентина открыла ему, он протянул ей цветы.
— Здравствуй.
— Привет… — неуверенно протянула она, принимая букет.
— Я пришел… — Павел на какое-то мгновение замялся. — Я пришел поблагодарить тебя.
Валентина не предложила ему пройти, она лишь шагнула назад, и он вошел, ввалился в прихожую. Как он изменился. Из нас троих Валентина видела его последней. Она сказала, что больше всего тем утром ее поразили глаза Жаждущего. Они стали пустыми. В них исчез блеск.
Павел сбросил пальто, и они прошли на кухню.
Все так же молча Валентина поставила чайник на плиту и, поправив халат, села, уставившись на Павла.
— Ну? Зачем ты пришел?
— Я… я не знаю, — ответил он, опустив глаза. — Наверное, поблагодарить… Тогда я убежал, был сам не свой… — голос его звучал неубедительно, тускло. И только тут Валентина поняла, как он изменился: Павел стал тусклым, выцвел, словно старая фотография. — Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты сделала. — Павел опустил голову. — Я расстался со Светланой.
— И это повод ломиться ко мне в квартиру в семь утра?
— Я хотел видеть тебя.
— А если бы я была в эту ночь не одна?
Павел словно не слышал ее слов.
— Знаешь, эти дни я часто видел тебя во сне.
Валентина еще раз внимательно осмотрела своего гостя, словно увидела его в первый раз.
— Это не повод…
— Ты знаешь, — продолжал мямлить Павел. — Я все время вижу тебя, стоит мне только закрыть глаза… Это как наваждение. Мне кажется, что я… тебя люблю, — последние слова он сказал так тихо, что Валентина едва их расслышала.
Она помрачнела. Такой поворот событий ей совершенно не понравился. Она была воином Искусства — сукой. И особенно она не любила навязчивых кавалеров. Кроме того, она очень хорошо помнила другого Жаждущего, стоящего на коленях перед алтарем, на котором лежало ее изуродованное тело.
— Мальчик, — тон ее резко изменился. Дружеское недоумение сменилось ледяным холодом отчуждения. — По-моему, тебе надо валить отсюда. Я сделала для тебя уже больше, чем достаточно.
— Ты не понимаешь… — голос Павла был по-прежнему тихим. — Я все время думаю о тебе, вспоминаю, как мы… Ну, помнишь. Я все время вспоминаю, как здорово тогда было. И тебе ведь тоже тогда было хорошо… а? — он потянулся вперед, желая коснуться ее руки, но Валентина отдернула ее, словно Павел был чумным.
— Убирайся!
— Но послушай…
— Убирайся!
— Но я теперь другой. Я…
— Вон!
Павел и не думал уходить. Он сидел, понурив голову и уставившись в пол.
Валентине пришлось схватить его за руку и силой отвести к двери. Павел не сопротивлялся, но шел с неохотой. Он что-то бубнил про себя, просил выслушать его. То говорил что-то о своей вине, то начинал шептать комплименты Валентине. Но все слова его звучали пошло, мерзко и фальшиво.
Вначале на лестничную площадку вылетел он сам. Следом его пальто, торт. Бутылка коньяка фонтаном брызг разлетелась о стену, пролившись дождем на бесформенную лепешку бисквита, потерявшего кремовую вершину.
— И чтобы больше я тебя никогда не видела!
Валентина изо всех сил хлопнула дверью.
Почему она выгнала его? Что оттолкнуло ее от Павла, и что привело Павла к ней?
Когда она рассказала нам об этом, Викториан лишь усмехнулся. Исполнив просьбу Павла, он чувствовал себя слегка виноватым перед Искусством и считал, что должен разобраться во всех последствиях эксперимента.
— Значит, он пришел к тебе признаваться в любви?
— Да, мне так показалось. Но любовь ли это?
— На следующий день после того, как выгнал Светлану?
— Он так сказал.
Колдун задумался.
— Ты знаешь, Искусство никогда не упускает своего. Мне кажется, твое вмешательство в его внутренний мир сильно повлияло на его разум. Ты раньше в нем ничего особенного не замечала?
— Нет… Возможно, он иногда был немного грубоват, — задумчиво протянула Валентина.
— Тогда надо искать ответы в твоем путешествии…
И Валентина стала в очередной раз пересказывать, что же случилось с ней там — в мире Мухи. Викториан заставлял ее рассказывать об этом снова и снова, задавал вопросы, пытаясь воссоздать ее путешествие в мельчайших деталях. Но Валентина слишком плохо помнила эти детали. Случившееся напоминало страшный сон, где отдельные происшествия выпадали из памяти или смазывались, видоизменялись и постепенно стирались, как запись на старой магнитофонной пленке.