Филимоныч и Игоряша уже поджидали меня, а я как всегда опаздывал. Давала знать моя новая, вторая, жизнь. А после того как Нина ушла, я окончательно выбился из графика нормальной жизни…
— А вот и наш суперсыщик, — улыбнулся Филимоныч, шагнув мне навстречу.
— Что тут у вас? — совершенно невинным голосом поинтересовался я, косясь на белый контур. Раз тела не было, то опоздал всего на каких-нибудь полтора часа. Какая мелочь!
— Ну, о дисциплине мы поговорим позже, в отделе, — покачал головой Филимоныч. — А пока оглядись. У нас тут ножевое. Дома никого не было. У вдовы и сына алиби…
— Так ведь тела нет, и улики все, небось, затоптали.
— Нет, мы должны были ждать, пока мертвяк стухнет. А что до улик, то мы тщательно все осмотрели, прежде чем тело трогать. Ничего особенного.
Я вновь покосился на контур тела, потом обвел взглядом комнату. Ничего. То есть вообще ничего. Затоптали следы.
— И что скажешь? — поинтересовался Игоряша.
Я пожал плечами. Еще один беглый взгляд. Неожиданно для себя я шагнул вперед и подхватил декоративную вазу с буфета, потом резко перевернул ее, высыпав содержимое на ковер. Филимоныч и Игоряша замерли, открыв рот. Среди трухи и пыли оказался маленький прозрачный пакетик с белым порошком.
— Осмотрели все, говорите, — прошипел я, прищурившись.
Филимоныч присел над кучкой трухи, потом, вынув из внутреннего кармана пинцет, осторожно подцепил пакетик за край и выудил его из общей кучи.
— Герыч?
— Нет, детская присыпка для тараканов, — фыркнул я, а потом резко обернулся к вдове, стоящей на пороге и с удивлением наблюдающей за происходящим. Даме было лет сорок, по крайней мере на этот возраст она выглядела без макияжа. У нее было усталое лицо, заплаканные глаза навыкате и перекошенный рот — уголки губ чуть подрагивали, словно она едва сдерживалась. Казалось, еще чуть-чуть, и она разрыдается. — Что вы об этом скажете? — резко накатил я. Судя по ее состоянию, ей нельзя было давать ни малейшей поблажки, иначе могла случиться истерика. — Откуда это в вашем доме? Ваш муж был наркоманом? Ваш сын? Кто еще проживает с вами в этой квартире?.. — я сыпал вопросами, не дожидаясь ответов. Для меня важен был не ответ, а реакция на вопрос. По ней я видел, скрывает что-то вдова или нет, хотя для остальных языки вибрации мускулов и запахов потовых желез оставались тайной. Я же благодаря своим новым качествам превратился в своего рода детектор лжи, причем, в отличие от своего механического собрата, я ошибок не допускал. — Где вы были сегодня ночью? Кто обнаружил труп? Хорошо ли была закрыта входная дверь…
— Алекс, охладись, — похлопал меня по плечу Филимоныч. — Ну чего ты на Светлану Павловну набросился? У нее и так горе, к тому же от следствия она ничего…
Я на мгновение смолк, и этой короткой паузы вполне хватило вдове, чтобы разрыдаться. Дальше беседовать с ней было бесполезно, хотя часть того, что хотел, я узнал.
— Видишь, что ты наделал… — начал было Филимоныч, но я не стал дожидаться окончания представления.
Бросив через плечо:
— Ищите третьего, — я покинул место преступления.
Потом была ругань в отделении. И мне пришлось написать объяснительную Пеликану, относительно своего опоздания. Третью объяснительную за последние три дня. И еще была куча каких-то бумаг. Я что-то писал, что-то оформлял, что-то подписывал, действуя словно автомат. Вторая половина суток давалась мне сложнее всего. И солнце светило ярче, и спать хотелось до одури, да и вообще последнее время у меня складывалось странное впечатление, что с работой пора завязывать или, ввиду моих выдающихся качеств, нужно пойти к Пеликану и потребовать, чтобы он назначил мне персональный график, согласно которому я бы смог… Да нет, все это глупость. В глубине души я отлично знал, куда именно и какими словами пошлет меня Пеликан, стоит мне только заикнуться о чем-то подобном. Это будет грязно и непечатно. А может, стоит, как там пел Галич: «Прихожу на работу я в пятницу, посылаю начальство я в задницу. Мол, привет, подобру-поспокойненьку, ваши сто мне как насморк покойнику…» Тоже выход.
На этой оптимистичной ноте я, падая с ног, добрался до дома, плюхнулся на кровать и провалился в черные пучины Морфея.
Однако ровно в полтретьего я очнулся. Пробуждение, как всегда, оказалось болезненным. Есть хотелось так, что аж желудок свело, но я знал, что ощущение это обманчиво. Стоит хоть раз поддаться и набить желудок — мало не покажется. Поэтому надо забыть о голоде. «Поесть» можно будет потом. Вначале дело.