По спине проскочил холодок, я поежился, не произнеся ни слова, увел взгляд в сторону, вперив его в тонувший во мгле дальний угол комнаты.
– Ма смотрела на меня, улыбаясь. Ее нежная ладонь гладила меня по обожжённой щеке, а усталый, больной голос повторял вновь и вновь: «Сынок, какой ты у меня красивый!». Слышишь, Тулл? Ее голос! Па стоял рядом с ней и смотрел на меня любящим отческим взором. Он молчал. Потом ко мне подбежала сестренка, моя маленькая Лейла, бросилась на шею и ласково так спросила на родном: «Састипэ, пхрало, сар сан?». – Здоровяк вздрогнул, высокий лоб покрыло сотнями маленьких бусинок пота. Проведя широкой ладонью по лицу, смахивая пот вместе с накатившими слезами, продолжил: – «Здравствуй, брат, как поживаешь?». – Словно переводя вышесказанное, пояснил Гожо.
Я молчал. Да и что мог сказать человек, незнающий и не имеющий малейшего представления об особенностях чувств семейных уз? Ничего. Только что-то защемило в груди, словно крепкой рукой сжало сердце. Да и на душе стало еще тоскливей и поганей. Из разговора с Гожо, еще там, на палубе ходячего агрегата «Бахти», я узнал, что вся семья здоровяка погибла при пожаре в нищенских кварталах Москвы. Просто сожжены дотла огнеметами безжалостных солдат из замка Омега. По стечению обстоятельств, здоровяк остался в живых, а ожег на щеке, запечатлелся навсегда, в знак напоминания вечной скорби.
– «Как поживаешь?» – Снова повторил цыган, шмыгая носом. – И что я ей должен был ответить? «Эх, малышка Лейла, все нормально! И даже очень хорошо!» Ты пойми, монах, – потускневший взгляд уставился мне в лицо, ловя глаза, – по приданьям и поверьям нашего многострадального народа, встреча с умершими близкими… ну, то есть, с их призраками, равносильно проклятию. Тогда я и вспомнил про кохар, сжал его рукой. Я знал только одно: что бы не произошло и какую бы лажу не подкинула судьба-злодейка, мои родные, никогда не пожелают мне зла. Они любят меня! А эти призраки хотели одного: чтобы я избавился от тебя. А я прогнал их! Несмотря им в глаза, иначе бы я не смог им отказать. Я повторял, раз за разом: «Ра?ё Ису?со Христо?со, Чя?во Дэвлэ?скро, пота?нгинэ ман, грешнонэ?с».
– Господи Иисус Христос, Сын Божий, помилуй меня грешного. – Повторил я, осознавая, что понял все, без какого-либо перевода. – Это древняя молитва. Так обращались люди к Создателю еще до Погибели. Признаюсь, я сам слышал ее от одного старца, но я не мог предположить, что она до сих пор существует, а некоторые народы передают ее из поколения в поколение.
– Мы чтим традиции предков.
– Похвально. Что же, все позади, как дурной сон. Жизнь продолжается! А у нас еще есть дела. – Подытожив нашу беседу и положив ладонь на плечо цыгана, я поднялся. – Помнится мне, кто-то собирался содрать шкуры с панцирных волков, сетуя на тощий кошель! Да и «мустангов» еще в порядок привести надо.
Глава 16. Омега
Револьвер системы «Кольт» одиноко лежал на середине пола, покрытого слоем пыли и обломками штукатурки. Подобрав его и протерев о полу мешковатой куртки, я кинул взгляд в оконный проем напротив. Порыв ласкового ночного ветра ворвался в пустую глазницу древнего полуразрушенного строения, обдав мое лицо прохладой.
Ночь приближалась к логическому концу своего существования. Вдалеке, на востоке, у черты слияния кромки пепельного горизонта и черного, с белесыми проседями холодного ночного неба, начала робко, будто стесняясь своего кульминационного появления, заниматься заря. Бледный, едва заметный, совсем еще слабый свет пробивался сквозь густую пелену серых облаков и с каждым мгновением становился все ярче и ярче. Прошло совсем немного времени, и там, где темное небо сливалось с пепельной гранью Пустоши, вдруг запылали языки прожорливого пламени. Кроваво-красное пожарище зари на глазах превращалось в золотистое. Казалось, что весь горизонт залит сияющим расплавленным металлом, будто раскрасневшийся от пылающей печи кузнец залил им формочку для черновой заготовки.
Я почувствовал, как рядом со мной встал Гожо. Цыган тоже любовался рождением нового дня. И неважно, что он нес, и какие еще сюрпризы ожидали нас на нашем пути. Сейчас глаза радовались простой, но очень завораживающей картине восходящего солнца. Оно зачаровывало, будоража разум, заставляя беспрестанно смотреть на эти холсты, бушующие красками природы. В сознании блуждали мысли о том, что мы, два взрослых мужчины, опаленных жизненными перипетиями, просто по-детски и с какой-то нелепой романтикой любуемся восходом.
Тем временем, пылающее пламя зари разгоралось, ширилось, разливалось по песчаным дюнам и волнистым барханам, подбиралось к заброшенным, торчавшим из нанесенного бурями песка древним развалинам города-призрака, и вскоре его заброшенные и навсегда забытые пустые улицы были объяты розовеющими феериями бликов.
Скользнув взглядом по ленте дороги, усыпанной строительным мусором, я вздрогнул.
Они появились неожиданно, в принципе, как и всегда. Как бы мы ни были готовы к любым перипетиям и лихим поворотам линий, какую бы подготовку не проходили, и как бы ни старались их преодолеть, все равно реагируем на все это с удивлением и, порой, непростительным замешательством, нередко впадая в стопорное состояние. Так получилось и в этот раз.
Их было четверо. Четыре рослых силуэта шустрыми рывками и короткими перебежками скакали от одного укрытия к другому. И как бы того не хотелось нам, их несло прямо к развалинам, в которых засели мы. Вернее, засел гронг, а мы последовали за ним. Неважно.
Тишину нарушил лязг, грохот и рычание, позже слуха коснулся, достаточно различимый в этом шуме, раскатистый рокот дизельного движка.
Я не заметил, когда мы успели прильнуть к стене, но произошло это за мгновение. Теперь, стараясь не быть замеченными, я и цыган аккуратно выглядывали, едва высовываясь в оконный проем.
На другом конце улицы, поднимая клубы пыли и вырывая увесистыми траками гусениц комья земли, щебня и крошащейся штукатурки, появился танкер омеговцев. Почему омеговцев? Да потому что только они обладали этими могучими машинами. К тому же, в глаза бросались небрежно намалеванные желтой краской подковы на передних щитках, приваренных к гусеничным полкам машины-зверя. Машина была вся зашита в броню, да к тому же с огромной пушкой, ствол которой торчал между двух смотровых щелей, неровно вырезанных автогеном в клепанных бронированных листах. Движок надрывно рокотал, гусеничные траки протяжно поскрипывали, а выхлопная труба, выведенная вдоль покатой башни на бок, выплюнула облако клубящегося черного дыма. Махина на всех парах перемещалась по некогда пустой и заброшенной, как считал я, улице.
Фигуры четырех незнакомцев исчезли за очередной кучей из битых кирпичей и обломков бетона.
– Есть планы, стратег? – Поинтересовался здоровяк, перезаряжая обрез.
– Как ты понял, эта компания, – я мотнул головой, указывая за окно, – двигается прямо в это здание. Так что пересидеть тихо не получится.
– Пересидеть тихо не получится в любом случае, братишка. Стоит танкеру Омега проползти чуть дальше, и он наткнется на брошенные нами «мустанги» и дюжину мертвых панцирных волков. А солдатики из Замка это не кучка разбойников-неудачников, которые плотно подсели на мамми. Мутант побери! Панцирные шкурки мои по бороде пошли! – Цыган, с досадой, плюнул на пол и выругался на родном языке.
– Ну, во-первых, «мустанги» за этим зданием, пока не в поле зрения. А, во-вторых, этим, как ты выразился, солдатикам сейчас вон та великолепная четверка нужна. Не разглядел, кто они?
– Катран их раздави, не понял! Смахивают на дикарей… – Гожо, стараясь не высовываться, вытянул шею, всматриваясь в происходящее во дворе.
А там без изменений – лязгало, гремело и рычало.
Тяжелая машина почти сровнялась с полуразрушенным зданием, в котором по нелепым обстоятельствам прятались мы. К тому же, теперь в нашу компанию добавилась еще и неизвестная нам четвертка.
Правая гусеница машины застопорилась, левая, продолжая вращаться, занесла грузное тулово танкера так, что зияющий чернотой ствол его пушки точно уперся в нижний этаж бетонного здания. Танкер дернулся, клюнув носом, застыл, напоследок выплюнув струи черного дыма. Дизель сбавил обороты, мерно урча и плюясь копотью. Широкий люк орудийной башни скрипнул и стал медленно подниматься. В появившемся пространстве мелькнуло тело, обтянутое черной кожей. Показалась голова в темном шлеме и с огромными круглыми очками, лицо было измазано мазутом. Стараясь прикрываться от шальных пуль за увесистым неказистым люком, голова завопила: