– Какая еще проблемка? Ползуна тебе в зад! – взревел цыган, отталкивая меня в сторону. Мое ослабленное тело подалось силе толчка. Я споткнулся о лежащий под ногами булыжник, повалился наземь, поднимая вереницу песочных крупинок.
Ё-мое! Вот цыганское племя! Нахал! Не хватало нам еще друг друга покалечить. Это ты так благодарность свою выказываешь?
Я, вскочив на пружинистых ногах, бросился к здоровяку, с намерением как следует врезать по его надменной роже. Жужжа сервоприводами в шарнирных сочленениях, кибернетическая пятерня заграбастала грубияна за шиворот. Я занес правую руку, зажатую в кулак, готовясь как следует двинуть в челюсть цыгана. Порция адреналина выплеснулась в кровь, вытесняя усталость.
– Тише, тише, монах! Нашего брата-цыгана и так не осталось на просторах величественной Пустоши! Нас нужно беречь! – Прохрипел здоровяк, из-за сдавливающего шею воротника. – Сдаюсь! – В знак своей капитуляции он задрал руки вверх.
Пальцы рук дрожали. Адреналин медленно покидал кровь.
Гожо был не в лучшей форме. Его рассеченная бровь напоминала кровавое месиво. Заметно припухнув, она свисла, наплывая на глаз. Тот, налитый кровью и испещренный паутиной лопнувших капилляров в контрасте с обожженной щекой, выглядел зловеще.
– Ты спрашивал, о какой проблеме я говорю? – Вопросил я, продолжая пристально смотреть в лицо цыгана.
– Да. Какая проблема?
– А тебе не все равно?
– Нет. Хватит уже дуться, давай рассказывай! – Он виновато отпустил голову, уводя взгляд в сторону.
– Проехали! Короче, мост перекрыт, в Город Старателей никого не впускают. Вон сколько народу накопилось.
– Старый Хмурь, проклятый маразматик, что-то новое придумал. Видно, никак не решит, какие деньжищи за проезд брать. Скупердяй хренов! – Тут же нашелся Гожо.
– Возможно.
– Эх, пожевать бы сейчас чего-нибудь, а то желудок, поди, к позвоночнику приклеился.
Уже через некоторое время мы всей дружной толпой, не считая не пришедшего в себя Тео, сидели полукругом вокруг двух объемистых корзин, с превеликим удовольствием уминая вяленое мясо и черствый хлеб, заливая все это игривым вином.
Гожо все время проклинал омеговцем, желая им ужасных мук на смертном одре.
***
За прошедшие сутки выжатый до последней капельки организм, пройдя непомерные физические нагрузки, не желал скорого восстановления. А наполнившийся яствами живот еще больше клонил в сон. Веки налились свинцом. Весь организм взбунтовался, требуя нормального отдыха.
Двое из команды Куча, по сравнению с бездыханным Тео и побитым цыганом, выгляди бодренько. Особо не вкусив гнева надменного офицера, кочевники, отлежавшись, быстро пришли в себя. Тот, которого Куч назвал Зигом, почесывая пятерней выпяченную вперед челюсть, стал возиться над бездыханным сородичем, аккуратно накладывая повязки, пропитанные какой-то мазью, которая нашлась в грузовике. Второй кочевник под именем Мурз, поигрывая приличной мускулатурой бывалого борца, сидел в углу, на привинченной к полу фургона скамье. Он молчал, лишь глупо моргая глазенками черного цвета. Он лишь однажды, во время нашей не хитрой трапезы, что-то спросил у Следопыта на ломанном крымском наречии.
В том, что эти четверо были боевой командой следопытов-разведчиков, я не сомневался. Из занятий, что преподавались в Лавре, я отлично помнил то, что идеальная боевая команда следопытов состоит из четырех мутантов-охотников. Каждый из них выполнял свою определенную роль, и вместе они легко могли выследить и уничтожить врага.
В команде должен быть главный, у них эту роль исполнял Куч. Мурз был могучим воином, основной ударной силой, тот, чьими руками уничтожаются искомые враги и неведомые зверушки. Зиг в этом отряде являлся лекарем, помогал раненым товарищам. А вот Тео, еще не пришедший в себя мутант, наверняка исполнял роль главного следопыта. Того кто непосредственно отыскивал и определял следы.
Эти четверо выполняли определенное разведывательное задание в тылу врага. Что они разведывали и куда направлялись, лично мне было наплевать. У них свои дела, а у меня свои. Их наверняка тоже не волнует то, что мне нужно спасти девчонку, маленькую дочку фермерши Айвы.
…Перед глазами всплыл образ малышки Кэт. По ее щекам текли слезы. Она, скрутившись в позе зародыша, лежала посреди вороха грязного тряпья. Все ее тело вздрагивало при каждом всхлипе. Огромные глаза, наполненные влагой, источали пустоту, будто разум и душа покинули детское тельце, оставив лишь безвольную пустую оболочку. Так смотрит человек, сошедший с ума или потерявший смысл для дальнейшего существования. Нет ни мыслей, ни чувств, ничего нет, только холодная отрешённость.
Вокруг небрежно накиданного тряпья, представляющего собой импровизированное ложе, на котором лежала Кэт, собралась толпа рослых небритых мужиков, источающих смрад. Их грязные руки тянулись к хрупкому телу девочки. От предвкушения предстоящей похоти они приоткрыли рты, показывая сгнившие пеньки черных зубов, давясь обильно выделяющейся слюной…
Уроды! Кучка дегенератов, готовых растерзать невинное дитя, ради ублажения своей похоти!
Кажется, я заорал от накатившего ужаса, не понимая, сон это или видение. Не осознавая что делаю, я пулей выскочил из фургона, на ходу чуть не сбив с ног цыгана.
– Эй, стоп! Куда летишь сломя голову? – Гожо пристально всматривался мне в лицо.
– На Мост мне надо, Гожо, на Мост. Кэт в опасности! Не знаю почему, но я это чувствую. – Затараторил я.
– Так, ты только не горячись! Нужно все просчитать, обдумать. Давай-ка назад в фургон. – Он схватил меня за рукав и потащил за собой. – У меня есть кое-что для тебя. В самом-то деле, не с мачете же на пост охраны переть.
В совсем маленьком, почти крохотном нутре фургона, под ногами широкоплечего Мурза, притаился длинный темно-зеленый ящик с уже намозолившей глаза желтой подковой. Там же, напротив, у правой стены высился узкий металлический шкаф.
И как я сразу не разглядел их?
Напрягая крепкие мускулы, Гожо отворил крышку ящика. Куч, склонившийся над цыганом, присвистнул.
В ящике находились вставленные в специальные крепежи четыре омеговских автомата. Все оружие выглядело как новое, отливая черным. Гожо коснулся одного из автоматов, нежно поглаживая вороненый ствол. На его лице поселилась блаженная улыбка. Он тихо под нос замурлыкал немудреный мотив.
– Вай, какая красота! – Здоровяк поднес поблескивающие черными маслянистыми пятнами пальцы к глазам. – Совсем новые! И муха не сидела!
Здоровяк быстро обыскал ящик, но боезапаса к автоматам не нашел. А без патронов эти красивые автоматы, только как дубинки использовать можно. Прока никакого. Начавшее улучшаться настроение тут же упало.
– Интересно девки пляшут… Так, а тут что? – Он довольно резво вскочил, метнулся к узкому металлическому шкафу. Откинул протяжно скрипнувшую дверцу, взял три новых магазина к автомату. Оттуда же извлек небольшой зеленоватый мешок, куда отправил три рожка, потом, немного подумав, бросил в мешок две полные коробки с патронами. Тяжеловато, но запас не повредит. Обернулся ко мне:
– На всякий, так сказать, случай! А случай в нашей ситуации самый паршивый.
Все присутствующие молчали, лишь хлопая глазками, наблюдали за шустрым цыганом.
– Ну а для вас, ребятки, нет ни луков, не колчанов со стрелами. Только автоматики, но их я не доверю. Поди, не дурак, мозги имеются! Вы же по неосторожности, неровен миг, друг другу задницы подстрелите, сами понимаете. – Гожо обратился к кочевым следопытам.
Куч нахмурился, его взгляд потупился, и следопыт вопросительно взглянул на меня. Мол, а ты как думаешь?
А как я должен был думать? В том, что в словах здоровяка имелась доля пусть и горькой, но правды, я не сомневался. Дикари хорошо стреляли из луков, отлично метали копья и великолепно пуляли из духовых трубок отравленные иглы. Но то, что они не умели держать в руках огнестрельное оружие, я знал и прекрасно понимал. Следопыту-то, может, из автомата пострелять и хочется, только вот не организовывать же тут стрельбище. У нас на хвосте танкер с разъяренным офицером, а впереди перекрытый мост с толпой взбешенного и теряющего терпение народа. Так что, как ни крути, нам бы лучше разбежаться в разные стороны по своим делам. Разойтись, как в пустыне караваны. Да и с балластом, в виде раненого Тео, с нашими заботами и вовсе не с руки. И грузовик стал бесполезен перед забитой наглухо переправой.