Она со стоном перевернулась на спину, и я услышал, как этот стон перешел в тихое и тоскливое:
— Престон.
Я вскочил, пересел к ней, устроившись на самом краю, ближе к ногам.
— Вельвет, — позвал я, коснувшись пальцами ее щеки. Смахнул пушинку, и понял, что она держалась на высохшей слезе. Не может быть, чтобы она не пошла со мной. Тогда я украду ее. Утащу насильно. Я не позволю, чтобы ее сделали такой же серой, циничной и необязательно-равнодушной, ничего по-настоящему не ощущающей. Но с другой стороны… Она ведь ненавидит воров. Вообще любых уголовников, пускай даже относительно благородных. И что может ждать ее там? Виселица? Тут, впрочем, тоже не букеты составлять придется. Но там… Что бы ни говорил Вельд, это все равно тьма, полужизнь, постоянный страх, твои преувеличено зловещие карикатуры на стенах, и подозрительные взгляды городских патрулей. И вечная ночь. Дневной свет только в окошке. И грязные норы, одна за другой.
— Престон?
Я с горечью смотрел в ее раскрывающиеся глаза, редкостные глаза, которые в сумраке казались темно-синими, а на ярком свету озарялись светло-голубым цветом, от которого так приятно и смутно щемило сердце.
— Престон!
Вздыбилось одеяло, подушка слетела на пол, предупредительно и сварливо затрещала кровать. Я полулежал, навалившись плечами и затылком на стену, и полностью отстранившись от мира, ощущал только ее голову на своей груди. Это было величайшее и первобытное счастье, и мне вдруг померещился ночной теплый лес, первые дни мира, рокот создателя, рождающего своим чревом новые популяции и виды. И два представителя нового семейства, спокойно наслаждаются первым в мире ощущением любви.
Она говорила, тихо смеялась, жаловалась, спрашивала, но, не дожидаясь ответа, снова говорила, гнала, наконец-то со спокойной душой гнала прочь боль, отчаянье и обиду на судьбу. А я считал мгновения.
— Почему ты молчишь? — спросила она, придвигаясь ближе к моему лицу. — Хотя, все и так хорошо. Можешь ничего не говорить.
— Я люблю тебя, — сказал я, пальцем приподняв ее подбородок. — Запомни и ты эти слова.
— Я запомню, — она ответила на мой поцелуй.
— Вельвет.
— М?
— Ты хотела бы уйти отсюда?
— Куда? — хмыкнула она. — Мне некуда идти. К тому же мне здесь нравится. Скорее бы настоящая практика как у тебя. Чтобы вот так же, с громкими неожиданностями. А потом вернуться со страшными ранами, и, не обращая на них внимания, мрачно отрапортовать Магутусу… А почему ты спросил?
— Ты действительно хочешь этого? — спросил я глухо.
— Хочу, — она пожала плечами. — А что еще я должна хотеть? Цветущее поместье и веранду с фигурными качелями? Я хочу то, что могу получить. Так это работает.
— А если бы у тебя был выбор…
— Какой?
— Работа похожая, но бескровная…
— Еще чего. Куда интереснее биться с отребьем.
— Вельвет, бывает по-разному. Иногда отребье, это просто непонятые люди, неугодные люди или даже люди оклеветанные …
— На все воля Первого, — сказала она утомленно, и зевнула. — У нас хватит сил взять на себя грех ради благополучия Авторитета.
Лапа Первого, кто из нас должен это говорить? Неужели она?
— Ты говоришь странные вещи, — сказала она озадачено. — Ты словно ведешь меня к чему-то, к какой-то мысли, но я не понимаю тебя. Что-то случилось, Престон? У тебя проблемы? Ты ведь так и не рассказал мне, что там произошло…
И тут я понял, что если не выскажусь, то весь наш разговор будет бесполезен. И начал рассказывать, пытаясь быть предельно ясным и убедительным. Она слушала, не перебивая меня не на секунду. А когда я закончил, долго молчала, стуча пальцами по моему нагруднику. Потом встала и перешла на другую кровать.
— Так ты согласился? — спросила она, глядя на меня с непонятным набором чувств.
— Да, и надеялся…
— Что?
— Что ты пойдешь со мной.
— Что я пойду с тобой?! — прокричала она шепотом, и вскочила. — Да как ты смеешь, предатель, червяк, тряпка, перебежчик, баба?!
— Я же объяснил тебе…
— Что? — она подскочила ко мне и схватила за ворот. — Что ты мне объяснил?! Что у тебя кишка тонка убивать врагов?! Которые помогают перетаскивать бомбы! Ты хоть представляешь, что они могли с ней сделать?! Да тебе плевать, тебе просто хочется чистеньким остаться… Это даже обсуждать противно. Наслушался лепета какой-то лживой поганки, которая шкуру свою спасала. И свою тут же продал. И кому?! Ворам. Ты хоть представляешь что тебя там ждет? Растление, унижение, потеря смысла и веры. А потом, однажды, ты ошибешься, и тебя затравят собаками или бросят в яму. Ты жалок Престон. Ты ничтожен. Я думала, что ты сильнее, а ты действительно просто сливочный папенькин сыночек.
— Вельвет, — неприятно изумился я.
— Заткнись, — она с презрением оттолкнула меня. — Забудь, что я сказала тебе той ночью Престон. И я забуду. Нет, ну какой же ты все-таки гад… Я теперь… Из-за тебя… Ты брал на себя ответственность, Престон. И так подло меня предал. Я не могу в это поверить. Я только сейчас осознала всю глубину твоего предательства и не могу в это поверить… За что, Престон? Или ты считал это просто интрижкой? Но я-то действительно тебя любила. Понимаешь? Когда ты сжигал мосты, ты не заметил, что на одном из них стою я? А, Престон? Что я вложила себя в твои руки, потому что некому больше было довериться, потому что у меня больше никого нет, потому что ты и Гелб — моя семья… И ты просто разжал пальцы. Тебе стало неинтересно. Ты решил уйти к ворью и не напрягать совесть. Ты ведь должен был понимать, что я не соглашусь. Что это вообще нелепо. Несуразно.
— Я…
— Ты предатель Престон, — всхлипнула она. Но не от слез, а от злости. — Чем бы ты себя не оправдывал.
— Я надеялся, что ты меня поймешь. Любовь строится на понимании.
— Любовь также строиться на доверии, — горько добавила она. — Я бы спасла твою душу Престон. Я бы помогла тебе. Но теперь это неважно. Раз ты в первую очередь подумал о побеге, а не обо мне, значит, так тому и быть. Убирайся. Я… Я проклинаю тебя.
Состояние у меня было полубредовое. Я был уничтожен и окончательно дезориентирован. Больше всего на свете мне хотелось доказать, что я делаю это не из-за страха и оказаться в грохочущей лавине сражения. А там драться, резать, рвать, ломать свои и чужие мечи, надрывать глотку в бешеном озверелом кличе. Покалечиться, обезуметь, умереть, лишь бы доказать ей, что я не трус.
— Я все понял, Вельвет, — произнес я негромко. — Ты права. Во всем. Я сейчас уйду. Но перед этим хочу сказать тебе кое-что. Ты можешь не слушать, можешь не верить, но я скажу правду. Я говорю тебе, что тоже любил тебя по-настоящему и по-настоящему хотел вызволить тебя отсюда, искренне полагая, что так будет лучше. Я ошибся.
Нужно было взять себя в руки. Никто меня отсюда не гнал. Вот сейчас я медленно встану. Медленно разденусь. Рассмеюсь. А потом так же медленно объясню ей, что это была… Что? Так никто не шутит.
Я медленно встал. И медленно побрел к окну.
Она сидела, закрыв лицо побелевшими пальцами, и беззвучно подрагивала. У нее на глазах только что мучительно умер Престон Имара от’Крипп. Он вдруг взревел искаженным от боли голосом, выкатил невидящие глаза, и испарился. Больше она никогда его не видела.
Я неверной рукой распахнул окно и выбрался на выступ.
— Не уходи, — это могло быть сказано ее дрожащими губами, и выдумано мной лично. Я не решился обернуться. Вместо этого я шагнул во тьму, расправив парусиновые крылья.
Зловещий черный нетопырь.
Глава 3. Мыло и веревка
«Я много думал о том, как же происходят в голове человека такие страшные преступления против морали и Зверя. Против здорового мышления. И пришел к выводу, что разум человека — это изначально глупость, потому что мы не можем объяснить даже то, как мысли появляются в нашей голове. Что уж говорить о том, чтобы править ими?!»