— Меньше, чем ухо.
— Извини, схватил за первое, что подвернулось под руку, змей подери! — проворчал Рем. — Мог бы и за яйца ухватить, так что не жалуйся.
Он достал флягу и полил водой на рану, смывая песок.
— Вечно тебе достается, Сливочный.
— Что, сильно он меня? — спросил я, сглотнув всухую. — Дай-ка водички.
— А то как же, — Рем дал мне флягу. — Разделал тебе плечико как бог черепаху. Будешь теперь придерживать руку, чтобы не отвалилась.
— Кости Первого, — булькнул я, глотая воду.
В этот момент что-то, глухо состукав, упало слева от нас, покатилось, очерчивая круг. Это был рог. Вырванный как гнилой зуб из челюсти нищего. Следом за ним появился Олечуч. Он брезгливо держал свой меч на вытянутых руках, словно дохлого опоссума. С меча обильно капало. С Олечуча тоже. Он мелко дрожал, зловеще хихикая и подергивая плечом.
Послышался знакомый уже шелест, топот и хруст, и Проглот явился из сумрака как вездесущий призрак. Он оббежал вокруг чучела и неподражаемым движением вывалил язык. Манекен, не задумываясь, протер им доспехи и лезвие меча.
— Кровь чудовища может быть токсична, — сказал я. — Кости Первого…
Тут же в меня ударил язык Проглота. Ощущение было такое, словно оскорбленная служанка лупила меня сухой тряпкой. Рем каким-то образом умудрился почти не запачкаться.
— Что это? — Олечуч присел рядом. — Человеческая кровь? Как она прекрасна. — Он залюбовался. На его плече я заметил наживленное на шип запястье монстра, взятое как трофей.
— Правда же скверная рана? — повернулся к нему Рем.
— Очень хорошо получилось, — прохрипел Олечуч. — Это красиво. Когда человек так умирает.
— Держу пари, что заражение уже пошло, — безнадежно покачал головой Рем. — Видал я такие дыры, они опасней удара ножом в брюхо. Там хоть понятно, что сейчас помрешь. А тут… То ли через час окочуриться, то ли через минуту. Может день протянет.
— Ну, хватит вам! — воскликнул я нервно.
Олечуч сипло захохотал. Так, наверное, хохочет чума, разгоняя свое тлетворное поветрие по городам и странам.
Рем мазнул по ране какой-то зеленоватой мазью, — у меня глаза завернулись внутрь черепа, — и замотал почти чистым бинтом.
— Жить будешь, — сказал он злорадно щерясь. — Эти несколько грамм своего мяса посвяти Первому.
— Я бы предпочел поставить свечку, — проворчал я, поднимаясь. — Эй, Олечуч! Ты убил его! Да?
— Да. Я убил.
— Кретин соломенный!
— Что?
— Кре-тин со-ло-мен-ный!
Олечуч посмотрел на Рема, как бы прося у него объяснения. Сухолюд пожал плечами.
— Знаешь, что ты наделал? Змей бы тебя подрал.
Олечуч молчал.
— В этой башне все взаимосвязано! — проговорил я отчаянно. — Неужели первый этаж вас ничему не научил? Там были во-о-от такие мелкие вошки, но нам пришлось сорок раз пройтись туда и обратно, чтобы заслужить возможность действительно миновать их. И что теперь? Ты же его на куски распилил соломенный мясник!
Манекен не шевельнулся.
— Он был огромен, — добавил я. — И вызовет такой же резонанс.
Под забралом раздалось ворчание, словно где-то далеко грызлась свора собак.
— А, змей с ним, сам же и виноват, что не предупредил. Ладно, Олечуч, не бери в голову. Просто теперь нам нужно держать ухо востро и посматривать назад. И, знаешь что? Ты неплохо сработал. Ты всякого верно, навидался, будучи обычным чучелом?
— В совершенстве я заучил только один стиль боя, — откликнулся Олечуч. — Он называется «бей». Очень эффективно. Кия!
Рем довольно гоготнул.
Далее мы решили не расходиться, и принялись вместе прочесывать второй этаж в поисках лестницы. Рем осведомился, почему у меня, женоподобного умника родом из Мягкоперинии, нет карты, раз уж я такой ошеломительно умный. Я объяснил ему, что проект башни был настолько секретным, что схем планировки не сохранилось. Возможно даже, что они существовали лишь в уме архитектора. Потом Олечуч потребовал рассказать ему всю предысторию башни и раскрыть ее мифологию. Ужав все прочитанные мной исторические талмуды до размеров затянутой байки про злого колдуна и доброго властелина, я сделал и это.
Так, за увлекательными беседами, мы обнаружили нашу «лестницу».
Платформа подъемника была широкой, рассчитанной на несколько десятков спасающихся гвардейцев и напоминала корзинку с двухметровыми железными стенами, довольно тонкими, чтобы не создавать лишний балласт. Пол был сколочен из легкой и прочной древесины, обитой стальными полосами. Впрочем, говоря «легкой и прочной» я лишь цитировал строителей, которые работали здесь больше трехсот нерестов назад. В действительности же платформа изрядно прогнила, и доски сварливо трещали под ногами. Вся эта конструкция относительно легко перенесла облучение, если не считать светящихся пузырей и колыхающихся колосков какого-то странного растения.
— Да, — сказал я, осторожно перемещаясь по щелкающим перекладинам. — Тут уж точно обошлось без маггии. Не знаю даже, к счастью или… Эй, Олечуч, потяни-ка тот рычаг.
Некоторое время ничего не происходило, но потом за стенами послышался тихий шелест, словно струи песка сеялись вниз.
— Ага, — сказал я. — Начал наполнятся противовес. Все на борт.
Олечуч зашел на платформу и тут же провалился по щиколотку в крякнувшую от ужаса древесину.
— Держись ближе к бортам, — предупредил я.
Рем удобно устроился в углу, присев на вещмешок. Запыхтел трубкой.
Потом, откуда ни возьмись, прискакал Проглот. Он принялся возбужденно хлопать пастью и негромко булькать, словно жалуясь на что-то.
— Что это с ним? — пыхнул Рем. — Будто приведение увидал.
— Скорей уж что-то, что не влезло ему в пасть, — усмехнулся я, почесав вспотевшие бока.
Собственно, я действительно сопрел, и только сейчас обратил внимание на то, что воздух становиться горячим, спертым, а из лабиринта накатывают волны тепла, словно кто-то открывает и закрывает пасть огромной домны.
— Что-то, jaram, жарковато становиться, — завозился Рем.
— Ты тоже заметил? — спросил я.
— Заметил? — переспросил Рем, расстегивая сюртук. — Конечно, раз уж с меня течет в три ручья! Как на старой доброй Менаде.
— Тихо! — сказал Олечуч привычным тоном. — Слышите?
Я честно прислушался, высунув голову наружу. Рем прочистил ухо мизинцем и тоже насторожился как охотничий пес. Сначала я слышал только, как сопит Рем, да еще что-то шумно переваривал Проглот. Понимание пришло с новой волной сухости; что-то потрескивало там вдалеке, среди пересечений камня. Потрескивало, вздыхало, словно занималось пламя лесного пожара… И тут я увидел его: огромный язык кроваво-красного пламени взметнулся над стенами лабиринта, ничего не осветив, будто взметнулся не огонь, а шелковый парус. Он истончился, рванулся прямо вверх и исчез, но потом, — я снова облился потом, но на этот раз не из-за жары, — пролетел обратно и упал где-то в лабиринте.
— Кости Первого! — прошептал я, еле ворочая разбухшим языком.
Олечуч, не мешкая, взялся за края дверной перегородки и несколькими рывками поставил ее на место, закрыв вход на платформу. Потом заскрежетал засовом.
— Правильно, — сказал я, маленькими глоточками опустошая свою флягу. — Змеева пыль. Видал, Рем?
— Ага, jaram blos! — прогундосил сухолюд сквозь намотанную повязку.
— Оно идет, — гипнотически прошептал Олечуч. — Оно велико!
— Кости Первого! — воскликнул Рем, глядя на цепи подъемника. — Почему мы до сих пор не поднимаемся?!
— Песочные сифоны забило за столько нерестов, — отрывисто сказал я. — Ну, точно. Слышишь, еле сыплется. Но вроде бы поток крепнет. Гляди, цепи уже натянулись.
Рем посмотрел на меня глазами полными искреннего пожелания скорой смерти от перелома задницы. И его можно было понять. Да, цепи натянулись… Но только две с правой стороны. Похоже, лишь половина сифонов прочистилась, и противовес наполнялся неравномерно.
Я снова выглянул в бойницу. На мгновенье мне показалось, что из коридора, переливаясь через стены, бурля и посвистывая, на нас неотвратимо катиться какая-то густая жидкость, вроде засахарившегося меда. Присмотревшись, я убедился, что это ползли сорвавшиеся со стен надписи. Бесконечный поток злобных, постоянно переговаривающихся букв. Они менялись местами, выкрикивая оскорбления и угрозы.