Люди ли вообще построили эту башню? И для чего она в действительности служила?
Олечуч сбросил цепь. Нам пришлось некоторое время раскачиваться, подобно маятнику, перед тем как я смог ухватить ее, и намотать вкруг левого запястья.
— Тащи! — крикнул я.
Олечуч сноровисто потащил нас наверх.
Он перетащил нас через край площадки, и отвязал Проглоту язык. Тот благодарно ткнулся ему в бок и принялся заглатывать цепь, довольно свистя и чмокая. В этот момент за стеной что-то со звоном лопнуло и лифт, качнувшись в нашу сторону, — мы едва успели отскочить, — упал. Скрежетнул по полу и завалился в дыру, повиснув на двух цепях. Раздался еще один хлопок, и платформа, шелестя обрывками цепей, ринулась вниз. Грохнуло так, что эхо долго еще повторяло нам его последнее слово.
— Было бы недурно, — сказал Рем, облизывая сухие губы, — если бы он кого-нибудь раздавил.
Не ответив, я огляделся вокруг. Первое что, бросилось мне в глаза…
— Лампа, — вымолвил я, сдвинув очки на лоб.
Она была не одна. Светящиеся шары уходили вверх по столбу винтовой лестницы, светясь через каждые три ступени. Кроме этого узкого, открытого всем опасностям пути атакующим больше некуда было идти.
— Сейчас бы грога горячего, — сказал Рем.
Я хотел ему поддакнуть, но меня перебил тонкий визг времясчета, который я завел на четыре утра.
— Что это такое? — спросил Олечуч нервно. — Какой ужасный звук.
Он весь был покрыт остывающими отпечатками ругательств. Самым крупным, на груди, было — «ТЕБЕ ХАНА». Я с содроганием подумал о том, что могло бы стать с нами.
— Остался час до последних петухов, — сказал я напряженно. — После этого к Вохрасу вернуться силы и змея с два мы заставим его помочь нам выбраться.
— Тогда нужно идти, а не в штаны тут потеть, — проворчал Рем. — Эй, а где Проглот?
Я посмотрел по сторонам. Мешка с листьями нигде не было.
— Ушел, — сказал Олечуч коротко. — Где-то над нами.
— Как это «ушел?» — хмыкнул Рем. — Опять пролез в потайную щель?
— Это сейчас неважно, — буркнул Олечуч, раздражаясь и начиная повизгивать.
— Да, вот именно, — я подбил лямки вещмешка и закинул его себе на плечи. — Олечуч — ты впереди, Рем — за ним, я — замыкаю. Пошли.
На середине пути мы остановились.
— Слова, — сказал Рем.
— Что? — я остановился, развернулся на одной ноге.
— Слова же, змея мне в портки! — повторил Рем.
Из провала, пузырясь согласными, хлынули надписи. Я почувствовал свинцовую тучу над головой. Олечуч, не говоря ни слова, оттеснил меня к стене. Лязгая подошвами, он пробежал последние пятнадцать хвостов и выломал дверь в конце коридора.
Мы с Ремом, подгоняя друг друга пинками, догнали его, ворвались в округлый зал. В глаза нам ударил яркий свет, упавший откуда-то сверху.
— Тут есть ворота, — сказал сухолюд.
Прикрывая глаза ладонью, я помог манекену захлопнуть створки. Пока мы держали их, Рем туго стянул уключины цепью и вбил вместо засова личный нож. Точнее, один из них.
В оставшуюся узенькую щель тут же протиснулся маленький коготок. Ворота слегка дрогнули, послышалась отчаянная толчея, визг и шелест. В целом, мы как будто бы спаслись во второй раз.
Я объявил пятиминутный привал. Глаза понемногу привыкали к свету. Я подался вперед и тут же угодил в кучу какой-то ветоши.
— Клянусь Первым!
— Хватит, — сказал Рем. — Хватит всуе упоминать Имя Его.
— Моя индульгенция действует до конца нереста, — возразил я, отчаянно барахтаясь в этом необъяснимом кожистом тряпье. — Да что это такое, змей подери?!
— Сейчас Он тебе и ответит, — проговорил сухолюд, хватая меня за шкирку.
— Что?
Рем выволок меня на мозаичный пол. Мужественно кряхтя, я поднялся и с достоинством одернул хлебнувший приключений жилет. Заметив, что мои спутники сосредоточенно смотрят куда-то вперед, я тоже невольно взглянул на…
…Него.
Это действительно был Он. Тот чьего Имени боится пропитанная религией губка в голове каждого смиренного служителя Первого. Чей вид вызывает у святых сынов одно лишь отвращение (и страх, я бы сказал праведный и бесполезный ужас), а у порочных (я бы уточнил — нормальных) людей — желание впасть в неудержимую содомию, чревоугодие, праздность и коррупцию. Низкое продолжение высокого образа Первого Зверя, собственно, его недостающая часть, что-то вроде осадка, скопившегося на сите после процежШышия язычества.
Хладнокровный.
Гигантский двухголовый змей.
Символ всего того, что может принести тебе удовлетворение не связанное с радостью заучить еще парочку строф из Инкунабулы Зверя. Никогда не имел ничего конкретного против этого парня.
Статуя была целиком вырезана из огромной глыбы голубоватого кристалла. Хладнокровный высился перед нами в центре куполообразного зала. Вокруг мрачно мерцали вечные фонари, похожие на дремлющие истины. Ростовые свечи все еще распространяли запах ароматического жира, который за время былых церемоний расплылся вокруг них толстой коркой наслоений. Колонны стремились в одну точку над статуей, образуя что-то вроде конуса. Они заметно вибрировали, разгоняя по храму странное напряжение. Словно тысяча маленьких ростовщиков тыкала тебя крохотными сабельками за огромные долги.
С потолка свисали золотые клетки, внутри которых угадывались останки животных и людей.
Жертвы.
Одна из клеток шумно раскачивалась. Бывший пленник разметался по мозаике. Проглот глухо урчал и сучил лапами. Цепь была толстой, прочной, однако кольцо, ввинченное в камень, начало поддаваться. Язык и вечный голод победили. Клетка с грохотом упала, и мешок проглотил ее словно клецку.
— Привет Прголот, — сказал я.
-..? — удивился Проглот.
— Давайте осмотримся, — предложил я.
— Чего? — переспросил Рем, выглянув из-за кроваво-красной колонны, стоящей в двадцати шагах от меня.
— Я сказал, что нет ничего лучше здоровой инициативы!
— Иди к зм… — Рем подавился тем, что хотел сказать и поправился, — то есть, никому не нужно твое ворчание!
— Олечуч… — я повернулся к нему.
-..? — все так же искренне удивился Проглот.
— Да нет, ничего.
Теперь сбежал наш телохранитель. Мне тоже следовало чем-нибудь заняться. Я нахмурился как прожженный змеелюб-сектант саном не ниже Совратителя, и отправился прямиком к статуе. Чтобы случайно не обделаться от собственной бескомпромиссности, я нашептывал парочку знакомых мне еретических литаний. Я был предельно сосредоточен и все равно, мне почудилось, что это не я приблизился к статуе, а она надвинулась на меня.
Головы смотрели на меня.
Ледяные выпученные глаза.
На меня…
Острые как колья в волчьей яме…
Только на меня…
Волчья яма, в которую Я падаю…
Содомия, чревоугодие, праздность?
На…
Нет. Не сейчас. Злоба! Злоба! Злоба!
Меня!
— Отойди, — тихо сказал Олечуч, закрывая мне глаза и отводя в сторону.
Я взбрыкнул как истеричный старикашка, и в приступе накатившего бешенства ударил не глядя. Не попал. Махнул снова, разбил кулак о черный доспех, заорал и уселся на пол. Олечуч немного помог мне в этом.
— Сосредоточься на боли…
— Что?
— Думай о боли.
Когтистые пальцы сдавили мое раненое плечо.
— Ах, об этой боли, — прошипел я.
— В тебе много корма для Правой Головы. Она поедает отчаянье. А Левая — отрыгивает злобу. То, чего ты так боишься. Желание убивать. Змей приносит тебе на блюдечке то, чего ты тайно желаешь, но опасаешься. Не бери.
— Откуда ты это знаешь, Олечуч?
— Уходите отсюда.
Олечуч выпрямился и пошел легкой, необычной для него походкой, куда-то за статую. Я почувствовал присутствие за спиной. И приглушенный запах бонгора.
— Нашел что-нибудь? — я поднялся, осторожно поглаживая плечо.
— Там книжные стеллажи, — пренебрежительно отозвался Рем. — Куча книг в дорогих переплетах. Все пустые.
— То есть?
— Страницы пусты, — Рем сунул мне зеленоватый, обитый медью том. — Я проверил десятка два. Ничего. Престон, они, что, действительно поклонялись змею?