Судя по всему, жизнь быстротечна. Я слышала, как мои одноклассники говорят всю эту чушь типа: „До сорока еще так долго“ или „Когда это еще будет?“ Смешно. Весной тебе кажется, что лето впереди – целая маленькая жизнь, а потом оно проходит за мгновение. Когда-то, наверное, это было не так – в детстве все казалось необыкновенным и случалось впервые. Может, я повзрослела слишком быстро? Они там, в школе, говорят о летних отдыхах и своих смешных маленьких любовях, о баллах и поступлении, как будто их действительно ничего больше не волнует. Может, так и должно быть? Их рассудок защищается. И так, наверное, лучше. Мой – абсолютно беззащитен перед осознанием того, что когда-нибудь я умру, и они все тоже умрут, и произойдет это гораздо быстрее, чем можно себе представить.
Сегодня я осознала, что смерти не боюсь. То есть не боюсь смерти как таковой – страшнее кое-что другое. Думаю, самое страшное – миг осознания того, что час пробил. Понимание, что уже ничего не поделать, время не оттянуть, не вернуть, не умилостивить. Каждый раз перед сложной контрольной или за несколько дней до визита к зубному твердишь себе: „Ничего, этого, конечно, не избежать, но ведь осталось еще два дня… День… Три часа“. Вот только итог один: ты оказываешься в зубоврачебном кресле и осознаешь, что деваться тебе уже невкогда.
Мне кажется, это ощущение похоже на ощущение за миг до смерти».
Глава II
«Каждый раз, когда мы говорим, говорит только холодная иглистая зона пустоты между нами – по ней рыщут зубастые волки и бредет одинокий олень. Гибель оленя – вопрос времени.
Он дрожит и дробится.
Он – моя жертва тебе».
Ночь за окном плавилась в свете старого фонаря. Сигаретный дым плавал по кухне. Марина закрывала форточку, и становилось душно, открывала – и начинала мерзнуть. Она понимала, что мерзнет, только замечая, как сильно ее трясет.
Некоторое время Марина разглядывала страницу Максима в соцсети. Фотографии бесконечных европейских пряничных городов, пальм и слонов, грязных вод Ганга и прозрачно-голубых озер где-то на краю света, живописных коряг, линялых палаток, трейлеров, чьих-то собак.
Были и фотографии женщин – загорелых, длинноногих, с татуировками на тонких руках и длинными ресницами. Каждая из них – младше Марины лет на десять минимум. В последний раз Анин отец заходил на эту страницу месяц назад, но вот уж о ком Марина точно не стала бы беспокоиться. В последние годы Максим окончательно перешел на фриланс (в чем именно, собственно говоря, заключался этот фриланс, сказать было трудно). Когда они с Мариной общались в прошлый раз пару лет назад, он уже почти год жил на Шри-Ланке, но, судя по фото, многое с тех пор изменилось.
Аня общалась с отцом. Переписывалась. Марина всегда думала, что нечасто, но теперь, скролля страницу вверх-вниз, вдруг поняла, что не может быть в этом уверена. Они могли созваниваться по телефону или скайпу. Могли видеться здесь, после Аниных уроков – или вместо уроков, – если Максим приезжал домой. Могли ли они делать это в секрете от нее после того, как они с Максимом окончательно рассорились?
Приходилось признать: могли.
Она достала из пачки очередную сигарету, щелкнула зажигалкой. Могло ли вообще между ней и Максимом все сложиться по-другому? В какой момент была допущена та самая ошибка, после которой ничего уже было не поправить?
Ей вдруг захотелось вспомнить – как будто это могло помочь.
Марина и Максим познакомились на даче у общих друзей. Она приехала туда вскоре после выпускного, и не одна – с молодым человеком, знакомым Лизы. Впоследствии безо всякой рисовки она не могла вспомнить, как его звали, хотя встречалась с ним (скрывая это от матери) уже несколько недель – срок длиною в маленькую жизнь для семнадцатилетней девчонки.
Когда Марина увидела Максима впервые, последний солнечный луч уходящего дня упал ему на лицо сквозь маленькое чердачное окошко – на чердак они забрались по шаткой лесенке небольшой компанией. По кругу ходила бутылка дешевого вина, разговор тек о высоких материях. Это был один из тех разговоров, которые кажутся в моменте незабываемыми, но не оставляют после себя ничего, кроме блаженного чувства свершившегося впустую таинства.
С того самого взгляда, брошенного на Максима, Марина больше ничего не слышала. Пальцы перебирали волосы молодого человека, чья голова лежала у нее на коленях, но взглядом она была с Максимом – внутри Максима. Он смотрел на нее в ответ – внимательно, серьезно, изумленно, и в тот миг, отуманенная вином и теплом, она вдруг почувствовала, что он видит ее всю так, как не видел никто другой никогда. В этом ощущении было смутное предчувствие близкой катастрофы.