Затем собрал посуду, убрал съестное в холодильник, вы тер стол, вымыл тарелки и убрал их в шкаф. Опорожнил переполненную пепельницу и ополоснул ее. Покончив с уборкой, он сел за стол и закурил.
Сигарета показалась ему такой же невкусной, как и сэндвичи и холодное молоко. Майор Холмс питал отвращение к холодному молоку, а готовить он ничего не умел. Он пожалел, что отпустил экономку на весь день. Как только Карен и сын уедут домой, он начнет питаться в столовой для офицеров-холостяков. Это будет через пару недель — они уедут шестого января.
Холмс раздавил и на половину не докуренную сигарету в чистой пепельнице, резко встал из-за стола и поспешно выскочил через дверь черного хода — прочь из дому. Задолго до того, как сын пришел на обед домой, Холмс был уже в укромной недосягаемости своего кабинета.
Глава пятьдесят пятая
Шестого января Милт Уорден был в увольнении в городе. Вместе с Мэйлоуном Старком.
В этот день впервые после субботнего вечера накануне нападения на Пирл-Харбор войскам, дислоцированным на Гавайских островах, было разрешено увольнение. В десять часов утра ревущие толпы уже солидно подвыпивших солдат со всего переднего края круговой обороны — целых полтораста километров в окружности — хлынули в Гонолулу, устремившись к центру города, как спицы колеса сбегаются к оси, и начали выстраиваться в очереди у питейных заведений и публичных домов. Очереди выросли в такие хвосты, что в конце концов все перемешалось, и те, например, кто жаждал попасть в заведение мадам Кайпфер, неожиданно для самих себя очутились в ресторане «Ву Фэт» на четыре дома ближе. И так длилось весь день до самого комендантского часа. Этот и два последующих дня превратились в шумный праздник. Ни один буфетчик в городе не забудет этих дней. Да и не только буфетчик.
В приказе об увольнении было сказано, что за пределами части может одновременно находиться не более одной трети личного состава каждого подразделения. В седьмой роте, находившейся на самом переднем крае, выбор кандидатов на увольнение вырос в настоящую проблему. У седьмой роты было четырнадцать береговых позиций. Лейтенант Росс распорядился, чтобы командир каждой позиции — чаще всего не офицер, а сержант — представил список одной трети своих людей на увольнение. Уордену было поручено определить увольняющихся среди личного состава командного пункта, а Старку — пищеблока.
Существовал неписаный закон, что командир мог пойти в увольнение только последним — после всех своих подчиненных. Поскольку сами сержанты-командиры идти в увольнение не могли, они вознаграждали себя мелкими взятками (в отличие от офицеров они не гнушались панибратскими отношениями со срочнослужащими); дароприношения подкреплялись крепкими рукопожатиями. Немало бутылок виски в тот день, накануне шестого января, поменяло своих хозяев.
Честь не позволила Уордену и Старку включить себя в списки увольняемых, но Уорден позаботился о том, чтобы оба они все-таки получили увольнительные. Он просто заполнил две лишние формы на выдачу увольнительных — сверх установленной нормы — и дал подписать их лейтенанту Россу. Никто в роте даже и не подумал поднимать шум по поводу нарушения Уорденом установленного порядка, и меньше всего это собирался делать Росс. С того дня, когда Уорден отказался от производства в офицеры, он вертел ротой, как хотел, больше, чем когда бы то ни было.
У Старка была поллитровая бутылка виски, которую он выудил у одного из алчущих и жаждущих в обмен на увольнительную. Они допили, ее по пути в город. Первую остановку сделали у бара «Голубой шанкр». Здесь не было такого наплыва посетителей, как в более фешенебельных барах. Но у буфетной стойки около каждого сидевшего на высоком табурете счастливчика стояли два-три человека, дожидаясь своей очереди. Уордену и Старку пришлось выпить по шесть порций виски, стоя в толпе, прежде чем удалось захватить табуреты у стойки и начать пить всерьез.
— Ох-ох-ох! — вздохнул Старк, взгромоздясь на табурет. — Бедные мои ноженьки. Ведь надо же столько выстоять! Даже в Хуаресе, когда выдавали денежное содержание, и то вечером такого не бывало.
— Пливет, Уолден! Пливет, Сталк! — приветствовал их, расплывшись в улыбке, хозяин бара Чарли Чан. — Давненько не были. А денек-то, а?
— Да, — согласился Уорден, — денек что надо.
— Денек такой, — безмятежно сказал Старк, — что хочется напиться в дымину и измордовать кого-нибудь до неузнаваемости.
— Старк, ты техасец, — сказал Уорден. — А каждый техасец любит только своих земляков, штат Техас и свою маму. А ненавидит негров, евреев, чужестранцев и распутных женщин — кроме тех, конечно, с которыми он сам гуляет.