— Как старые знакомые, — повторила жена. — Вот именно. С самого начала нам казалось, будто мы старые знакомые. И когда мы наконец спросили друг друга — куда кто едет, — то оба, смеясь, ответили: в Рим. «А, может быть, остановимся в Венеции»? — спросил кто-то из нас. «Хорошо», — ответил другой. Мы условились встретиться во Дворце дожей, в камере пыток. А следующую встречу назначили на площади Святого Марка, среди голубей. И оба смеялись. И вот мы в Нарва-Йыэсуу, на песчаном пляже. Летают береговые ласточки, слышен крик чаек, а мы мечтаем о площади Святого Марка и голубях, только о голубях.
— Эта наша первая поездка в Италию была для меня самым прекрасным путешествием. Но взгляни на этот пароход, какой он высокий, роскошный! Если бы и впрямь можно было здесь, среди льда и снега, сесть на него и не двигаться до тех пор, пока не покажется берег, весь в цветах и свежей зелени. Солнце и ароматы цветов!
— Да, если бы это было возможно! Ради этого я готова хоть целую неделю страдать от морской болезни. Если бы мы могли запереть свою комнату со всем скарбом на ключ, закинуть его на ближайшее облако или сунуть первому попавшемуся нищему, назвав ему улицу, номер дома, квартиры и сказав: все, что ты там найдешь, бери себе; бери и пользуйся, а хочешь — поделись с кем-нибудь, словом, поступай как тебе угодно, потому что мы едем в Италию, едем туда, где тепло и много зелени, где цветут деревья и кусты. Нам теперь ничего не нужно, ровным счетом ничего, мы уезжаем. Всего доброго, милый нищий, всего доброго!
— А что, если в самом деле взять да и поехать? — неожиданно сказал муж уже вполне серьезно.
— Поедем! — подхватила жена, затрепетав от восторга, и этот трепет почувствовал и муж сквозь одежду.
— Решено! — сказал он. — Вот здесь, у витрины бюро путешествий, мы торжественно клянемся друг другу не успокаиваться до тех пор, пока не соберем столько денег, чтобы можно было поехать во Дворец дожей и на площадь Святого Марка. Призываем в свидетели эти пароходы, аэропланы, поезда и автомобили. Во время нашего первого совместного путешествия мы шутили, теперь же, клянусь всем святым, мы говорим серьезно.
— Не станем снимать квартиру, будем по-прежнему ютиться в одной комнате, не надо нам ни мебели, ни сервизов, даже одежду и обувь будем донашивать старую. Забудем про театр, кино, концерты, про увеселения и лакомства, станем жить только для своего путешествия, — торжественно, в тон ему, сказала жена.
— Во веки веков, аминь! — закончил муж.
Затем последовало короткое молчание, словно они мысленно вкушали грядущее блаженство. Потом женщина спросила:
— И сколько же времени мы должны будем так жить, чтобы достичь своей цели?
Он подумал немного, перебирая в уме какие-то цифры и цены, затем ответил:
— Года три-четыре, не больше.
— А не меньше? — спросила жена.
— Едва ли.
— Как долго! — задумчиво протянула жена.
— Долго? — удивился муж. — Разве это долго! Что такое три-четыре года. Мне сейчас двадцать шесть, тебе двадцать один, а тогда мне будет тридцать, тебе только двадцать пять. Это лучшие годы.
— А если… — начала она, но не договорила.
— Что — если? — спросил он.
— Если что-нибудь случится?
— Например? Война, болезнь, смерть?
— Нет, — мягко ответила жена.
— Так что же? — спросил муж.
— Со мной, — промолвила жена.
— А что с тобой может случиться?
— Какой ты глупый, — засмеялась жена, а самой было так приятно, что у нее глупый муж, который ничего не понимает. — Дети, — прошептала она наконец, и муж почувствовал на своей щеке ее теплое дыхание.
Он растерянно умолк: действительно, каким надо быть дураком, чтобы не подумать о такой простой вещи.
И они молча зашагали по ярко освещенной улице, погруженные каждый в свои мысли.
Прошли годы, долгие, тяжелые годы.
Муж и жена уже давно не гуляют, не любуются витринами. Порой им кажется, будто они никогда этого и не делали. Даже воспоминания об этом, в сущности, и не воспоминания вовсе, а лишь смутный сон. Спина у мужа сгорбилась, и его можно увидеть, лишь когда он идет на работу или возвращается домой, ведь его жизнь теперь — это труд, один только труд. Кажется, будто он и не подозревает, что существует еще какая-то другая жизнь. Забота о том, как прокормить и одеть себя, детей и их худую, изможденную мать — вот его главная задача.