— И поэтому должны пострадать трубки?
— У меня нет ничего другого, чему же еще и страдать.
— Но подумай о воспоминаниях, которые с ними связаны.
— Именно поэтому они и должны пострадать.
Кулно понял и промолчал.
— Нет, ты все-таки пощади трубки, — попросил он через некоторое время.
— Хочешь, я подарю их тебе?
— Зачем они мне, я не курю. Подари кому-нибудь другому.
— Кому? Скажи, и да будет твое желание исполнено.
Кулно задумался.
— Подари, вернее, пожертвуй их новому музею.
— Что он станет с ними делать?
— Это уж тебя не касается. Музей может истопить ими печь, дать детям вместо игрушек или бросить в мусорный ящик, это его дело, это вне границ твоей власти.
— Ты говоришь вполне серьезно?
— Разумеется.
— И все-таки это шутка.
— А разве о шутке нельзя говорить всерьез? И вообще поди узнай, что на свете серьезно, а что шутка.
— Хорошо, музей получит трубки.
— Но ты должен снабдить трубки сопроводительной запиской с описанием истории их возникновения, их родословной, их, если можно так выразиться, происхождения. Ты говорил как-то, что у каждой трубки своя жизнь, свое прошлое и, вероятно, также свое будущее, что у каждой трубки свой вкус, запах, свои внешние приметы и даже некие отличные от других душевные качества, приобретенные в процессе непрерывного общения с человеком. Ты говорил нечто в этом роде. Вот и напиши обо всем этом в сопроводительной записке. Напиши подробно и основательно, сделай соответствующие выводы, и пусть они будут подтверждены либо документами, либо достаточно убедительными доказательствами. Только не забудь об академичности изложения, об исследовательской смелости и логической последовательности — это главные требования, предъявляемые ко всякому научному труду, — однако не будет большой беды, если ты, говоря о душах трубок, несколько отклонишься от основного принципа изложения в сторону мистики, окутаешь свои слова некоей дымкой бездоказательности, таинственности, ибо этого требует неосведомленность читателя в данном вопросе. А в остальном будь основательным, трезвым и сухим, как это и приличествует ученому уму.
— А не возьмешь ли ты на себя составление сопроводительной записки?
— Я не знаю ни истории, ни души твоих трубок.
— Если действительно запах — душа вещи, как утверждает Мерихейн, то понять душу моих трубок ничего не стоит.
— Ты думаешь, достаточно их понюхать?
— Вот именно!
— А нос? Ты забыл о том, каков наш нос?! Я уверен, к примеру, что благоухают все цветы, все, без исключения, и если мы различаем далеко не каждый запах, это говорит лишь об одном: наш нос — инструмент несовершенный. Некоторые экономисты имеют смелость утверждать, будто самые плодородные наши почвы не обрабатываются только потому, что у нас нет возможности их обрабатывать, точно так же и я дерзну заявить, что цветы с самым тонким запахом пока что благоухают напрасно, ибо человек лишен возможности насладиться их ароматом. Соотношение между твоими трубками и моим носом примерно такое же, из чего следует, что сопроводительную записку лучше написать тебе самому… К тому же мне некогда. Ты же знаешь, я пишу кандидатскую работу, пишу уже два года, только тем и занимаюсь да книги покупаю, а все никак не закончу. На свое несчастье, я питаю страсть к отступлениям от основной темы, это меня и губит. Я написал уже несколько трудов, но каждый раз это оказывается совсем не то, что требуется от кандидата. Боюсь, не вышло бы то же самое и с сопроводительной запиской к трубкам. Подумай только, что будет, если я и тут отклонюсь в сторону от темы и к трубкам окажется приложенной, к примеру, история происхождения резных кружек для кваса или же национальных полосатых юбок.
Так рассуждали между собою молодые люди, и Кулно искренне радовался, видя, что настроение Лутвея понемногу приходит в норму.
28
Мерихейн несколько вечеров ждал Тикси, ждал, несмотря на дурные предчувствия, но Тикси все не приходила и не приходила. Кто знает, может быть, этим бы их роман и закончился, если бы Мерихейн не встретился с пьяным Лутвеем, рассуждения которого перевернули в сознании писателя все с ног на голову и вызвали к жизни новые догадки, новые надежды. Старый холостяк уже нигде не находил себе покоя, он должен был увидеть Тикси, должен был с нею поговорить, услышать правду из ее собственных уст.