О-о, это он и есть, тот самый, о ком говорил Мерихейн, обнимая Тикси за плечи, это он и есть — тот, кто должен появиться из синеющего вдали леса! Ах, если бы можно было лежать до тех пор, пока он не подойдет совсем близко, если бы можно было оставаться недвижимой до тех пор, пока он не окажется рядом — он, предмет ее мечтаний, ожидаемый, желанный!
А когда Кулно начал говорить, Тикси почувствовала: тот, кто должен был появиться из синеющего вдали леса, уже пришел и стоит перед нею, требуя отчета о том, как его ждали, как тосковали о нем.
Ах! Счастье так близко, нужна лишь вера, чтобы взять его, счастье так доступно, нужна лишь смелость, чтобы за него ухватиться. Но Тикси сразу же становится робкой и недоверчивой, — перед лицом счастья, о котором она так долго мечтала, девушка лишается веры, чувствует себя недостойной его.
Ее впервые в жизни охватывает ощущение огромной невозвратимой утраты, горькое сожаление об этой утрате, и Тикси кажется, что истинное счастье, которое сейчас так близко, может пройти мимо нее, и — навсегда.
Она чувствует себя слабой и неразумной, она чувствует, что, будь она даже Мерихейном, все равно ей не суметь написать книгу о жизни, даже самую глупую книгу, ибо жизнь все-таки не такая, как думала Тикси, совсем не такая.
Девушка чувствует, что настоящее счастье близко, но его отделяет от нее невозвратимость ее потери, горечь ее раскаяния. И Тикси страдает — что же она еще может! — и Тикси плачет — что же ей еще остается!
Пусть другие скажут, какая она — жизнь, пусть другие пишут о ней книги, Тикси жаждет только одного — истинного счастья, больше ей ничего, ничего не надо.
Потому-то она и плачет.
Кулно пытается ее успокоить.
— Не плачь, все плохое уже позади. Теперь мы поступим по-другому, сделаем все как полагается, ведь это дело пустяковое, ведь ради нашей жизни, нашего счастья можно и посчитаться со всеми этими людскими затеями. И знаешь что еще? Потом мы отправимся в свадебное путешествие, непременно отправимся. К тому времени расцветут самые красивые цветы, и мы отправимся. Хватит денег — поедем, не хватит — пойдем пешком. Вскинем на спину рюкзаки и пойдем.
Рыдания Тикси усиливаются.
— Я покажу тебе хутор, где я вырос, покажу тебе реку, о которой рассказывал. В этой реке плавают серебряные плотицы с блестящими красными глазами и полосатые, словно тигры, окуни, а щуки похожи на серых жеребцов в яблоках, которые ржут и роют копытом землю, фыркают и пританцовывают, так что вскакивай на них верхом да скачи, мчись то вверх — на гору, то вниз — с горы, а свежий ветер так и пронизывает тебя насквозь…
Тикси плачет.
— Я покатаю тебя по реке в лодке, я поведу тебя на сочный заливной луг, где земля под ногами так и шипит при каждом шаге. Мы с тобой пройдем босиком по мягкому мху, мы станем плескаться в теплой воде, и по ее поверхности побегут от нас волны, мы пойдем с тобой по нашей долине — горка впереди, горка позади, — у нас совсем крохотная долина, совсем маленькие горки, мы пойдем с рюкзаками за спиной, с палками в руках, ты станешь щебетать, я — смеяться.
Тикси все еще плачет.
— Хочешь, я покажу тебе тот лес, где мы искали вороньи гнезда, покажу березы, те самые, на гибкие вершины которых мы залезали, чтобы затем — у-ух! — спуститься вниз, так что по телу дрожь пробегала, это было страшно, но так несказанно хорошо! Теперь эти березы уже высокие и толстые, мы пройдем под ними с рюкзаками за спиной, с палками в руках и отправимся бродить по свету. Если устанем, посидим, отдышимся и зашагаем дальше.
Тикси все еще не перестает плакать.
— Я покажу тебе самые красивые уголки нашей родной земли, я покажу тебе горы и долины, леса и озера, болота и топи, пестрые от цветов излучины речек и луга. Там обитает печаль, там бродит грусть, и — поет, поет. Я поведу тебя туда, где растут прекраснейшие цветы наших полей, я усажу тебя на их благоухающий ковер, я смастерю для тебя дудочку из ивы, — заиграешь на ней — и тебе откликнется весь лес. И когда мы двинемся дальше среди цветов, ты станешь играть на дудочке и щебетать; мы будем шагать вперед, когда разгорается утро, когда угасает вечерняя заря, а иной раз и в полдень, если солнце скроется за светлым, отливающим синевой облаком, а иной раз и в полночь под крик бессонной птицы. Мы пройдем по всей нашей земле, во рту у нас будут дудочки, за спиной — рюкзаки, в руках — палки.
Тикси все плачет, плачет, потому что тот, о ком она мечтала, тот, кого она желала, — так близко. Теперь ей все остальное — трын-трава. Теперь она могла бы, не моргнув глазом, еще раз свернуть голову мухе Мерихейна, о-о, она могла бы кому угодно свернуть голову, даже самому Мерихейну, только бы обрести свое большое счастье.