Спустя некоторое время старуха выходит из дому покормить поросенка.
— Что же, собирайся, скоро нам идти: смотри, хозяева уже давно пошли, — говорит она.
— Я со своими делами давно управился, управляйся ты со своими, — отвечает Матс и продолжает размышлять.
Вскоре старуха возвращается из свинарника и заявляет:
— Пойдем, что ли, по росе хорошо косить.
— Да, пойдем, пожалуй, уже время, — произносит старик, вынимает изо рта трубку, кладет ее в карман и медленно шагает к дому.
— Надо побыстрее, — торопит старуха и остается во дворе ждать его. Но какое там! Старухе никак не дождаться. Матс усердно обматывает ноги онучами, надевает постолы и ругается: ремешки перегнили, постолы рваные, портянки мокрые и в них полно прусаков. Старуха помогает ему починить ремешки, и наконец ноги старика обуты. Но теперь надо приготовить рыболовные снасти — в реке ведь можно ловить рыбу. И тут все не ладится. Ни одна вещь не лежит на том месте, куда, по мнению Матса, он ее положил. Наконец поди-ка попробуй найти червей в такую засуху, не найдешь, копай хоть до одурения. А старуха все подгоняет и подгоняет Матса, чтобы тот шевелился. Он отвечает:
— Что ты зря ноешь, я и без того хлопочу так, что пот с лица катится.
Наконец все улажено, они берут косы, котомку с хлебом и бочоночек с водой; старик надевает на шею мешок для рыбы, берет из-под навеса удочку — теперь можно идти. И они шагают — старик впереди, старуха следом.
У реки старик первым делом точит косы — сперва старухе, потом себе. Сколько бы он с ними ни провозился, а отточит их как бритвы. Матс и сам знает, что умеет отлично точить косы, поэтому не скупится себе на похвалы.
— Теперь возьмемся за дело, аж шум пойдет, — говорит Матс, возвращаясь со своей косой от реки.
— Право, хороша в этом году трава, будет корове сено, если только даст бог ведро. А то бывает, косишь в сухую погоду, а пойдешь сено ворошить — дождь тут как тут, будто назло. Вот приключилось же такое у хозяев в прошлом году. А какое сено было — хоть сам ешь, чисто золото! А потом почернело, как навоз. Опять же и сладкий дух его весь пропал… Дождь, если ты его ждешь, ни за что не пойдет, а когда его не нужно, так и льет все время. Картошка этой осенью будет, наверное, с ноготок — дождя совсем не было. У нас она к тому же наверху, на пригорке — кто же нам даст лучшую землю! Навозом, правда, удобрили достаточно, но к чему все это, если бог дождя не дает! У хозяев там, в низине, ботва куда больше, чем на пригорке, у них земля более сырая, болото ближе. А в прошлом году хоть и была у нас хорошая картошка, да хозяйские свиньи всю изрыли. Поди знай, как они, окаянные, туда попали через заборы и канавы: их ведь никак не удержишь, если они уже прыгать научились. Как пробудет свинья долго в лесу, так и сама под конец станет диким зверем. Вон хозяйская вислоухая пеструха принесла в лесу поросят, так смотри, сколько возни было, пока ее домой заполучили! Совсем одичала, прямо с бегу нападает, даже человека не боится, не говоря уже о собаке…
Старуха болтает без устали, ей и горя мало, что старик не обращает внимания на ее болтовню. За разговором она старательно очищает косой все места между кочками, скашивает все до последней травинки, захватывает также и тоненькие болотные березки, но осторожно, чтобы не выщербить косу. Старик возится между кустами, набивая время от времени трубку и высекая огонь. За обедом старик тоже разговаривает мало.
— Ну, сосни, пожалуй, после обеда немножко, а я за это время наточу косы, — говорит Матс своей старухе.
Старуха ложится на кочку в тени кустов, а старик опять отправляется к реке, на знакомое место. Этот уголок Матс знает уже несколько лет. Он уже давно точит здесь косы. Матс не любит менять места. Однако не успел он отточить косу и осмотреть ее взглядом знатока, как старуха уже семенит к реке.
— Ну и сон же у тебя! Ты, наверное, и глаз не успела сомкнуть, — говорит Матс.
— Ох, нет, я спала долго, даже сон видела, — отвечает старуха и зевает. Она берет косу и отправляется на луг. Через несколько минут старик следует за ней, и работа продолжается по-прежнему. Не слышно ничего, кроме вжиканья кос, изредка бренчит брусок, на котором правят косу, из ближнего сосняка доносится будто бы усталое, жалобное пение какой-то маленькой пичужки. У реки в высокой траве изредка крякнет утка или всплеснет щука в воде — и снова все тихо. Солнце припекает, у косарей с лица льет пот, рубашки на спине темнеют.
Перед вечером, часов около пяти-шести, старик останавливается и говорит:
— Старуха, а старуха, я теперь пойду удить. Будешь косить одна или пойдешь домой хозяйничать?