А вот, уже 7 мая, заносит в дневник ленинградка Любовь Шапорина:
В массе весенние настроения, ждут смягчения режима, улучшения жизни, перестали чувствовать этот тяжелый гнет, висевший над страной.
Странное дело, но это так! Кажется, ничего не изменилось, а легче стало дышать. В Москве расшифровывают СССР: смерть Сталина спасет Россию[14].
Где слухи, там и разговоры, там и обсуждение не только руководящих поползновений, но и собственных, как сейчас бы сказали, проектов, в том числе коллективных.
И начальство, прежде всего курирующее творческие кадры, забеспокоилось.
По сообщению секретарей Правления СП СССР тт. Суркова и Полевого, – докладывают по инстанциям руководители Отдела науки и культуры ЦК, – часть литераторов, критиковавшихся в свое время за серьезные идейные ошибки в творчестве и примыкающих к ним, откровенно высказывает настроения реваншизма и веры в какой-то «идеологический НЭП»[15].
Бояться «групповщины», как эти проекты назовут впоследствии, пока еще вроде бы рано. Однако разрозненные новомирские публикации статей В. Померанцева (1953. № 12), М. Лифшица (1954. № 2), Ф. Абрамова (1954. № 4), М. Щеглова (1954. № 5) уже выстраиваются в пугающую линию, и «внутри страны, в писательских организациях Москвы и Ленинграда, вокруг этих статей начинает группироваться отсталая часть писателей…»[16].
А одновременно и композиторы затевают трехдневную публичную дискуссию с требованием «открыть двери» для 8‐й, 9‐й и 10‐й симфоний Д. Шостаковича, других произведений, ранее «подвергнутых широкой критике за их формалистический язык, чуждый народу круг образов»[17]. И художники своевольничают – в ЦДРИ еще 23 января 1954 года открывается первая «выставка без жюри»,
где не было цензуры выставочной комиссии – каждый смог принести в зал и повесить свою работу на обозрение широкой публики без каких-либо проверок, оценок и препон, что было немыслимо еще некоторое время назад[18].
И осмелевшие поэты вослед художникам голос подают, на своем собрании внося предложение устраивать вечера непринятых, то есть неопубликованных стихов[19].
Самых зарвавшихся, конечно, вовремя пресекли. «Выставки без жюри» более в Москве не повторялись, ни одного «вечера непринятых стихов» так и не провели, либерала П. Пономаренко с министерского поста отправили поднимать целину в Казахстане, а набиравший опыт журнального противостояния А. Твардовский из «Нового мира» был уволен. Однако хмельной воздух оттепели кружил голову, и
в 1955 году М. Алигер, В. Каверин, К. Паустовский, Э. Казакевич, В. Тендряков, В. Рудный образовали редколлегию сборников «Литературная Москва»[20]. Замысел возникал в домашних беседах, на дорожках Переделкина. И вся работа издателей проходила в разговорах дома, в квартирах, на дачах[21]. <…>
Не было никаких официальных объявлений, однако московские литераторы вскоре узнали, что готовится необыкновенное издание[22].
Отнюдь не самиздатское, конечно, но – раз нэп, то нэп – кооперативное. 20 октября 1955 года Президиум Московской писательской организации принял решение об издании этого сборника, а 24 ноября утвердил его редколлегию во главе с коммунистом, дважды лауреатом Сталинских премий Эммануилом Казакевичем; заместителями главного редактора назначены Георгий Березко и директор Гослитиздата Анатолий Котов[23].
…разумеется, оно <это решение>, – рассказывает Вениамин Каверин, – не было бы принято, если бы в предварительных переговорах А. Бека[24] и В. Рудного с Отделом культуры ЦК не удалось (с большим трудом) убедить Д. Поликарпова в том, что будущая «Литературная Москва» ничем не будет угрожать существованию советского искусства. Там же происходило и обсуждение кандидатур членов редколлегии[25].
Но как бы то ни было, инициаторы могли уже не прятаться. И издательство им было определено, причем не «Советский писатель», а еще более солидный Гослитиздат. И бумага на огромный том выделена. И, хотя члены редколлегии работали на общественных началах, была даже выбита штатная единица секретаря. На эту роль по рекомендации Каверина пригласили Зою Никитину и не ошиблись.
Войдя в литературную среду еще в начале 1920‐х как одна из «серапионовых девушек» и накопив в последующие десятилетия немалый редакторский и организационный опыт, Зоя Александровна не только любила писателей, но и знала, как с ними обращаться: вела делопроизводство, сговаривалась с авторами и типографией, выдерживала рабочий график и сама много редактировала; булгаковскую «Жизнь Мольера» в частности.
21
«У них не было помещения, собирались или у нас в Лаврушинском, или на даче в Переделкино», – подтверждает Лариса Казакевич, дочь писателя (https://dem-2011.livejournal.com/359553.html).
24
«Инициатор сборника – Бек», – сказано в дневнике К. Чуковского (