Она его перебила:
- Я не хочу слушать! Почему ты со мной говоришь, как с чужой? Я знаю, что ты теперь думаешь .не о стимуляторах...
- Я думаю о Леониде Борисовиче. Разве можно сравнить мои неприятности с тем, что он пережил? А он занят не тем, что с ним случилось, но работой. Говорит о стимуляторах... По-моему, он прав, я не об агрономии сейчас говорю, а о его отношении к жизни. Это нечто человеческое... Ты ошибаешься, Вера, маски нет. Конечно, мне тяжело, но я тебе сказал правду, главное - проект. В конечном счете не так уж важно, обиделся ли инженер Соколовский, инженеров много, да и обид достаточно. Но проект - дело серьезное...
Он говорил с такой убежденностью, что Вера растерялась.
- Но почему ты от меня скрыл? Неужели ты мне не веришь?
Он подошел к ней, обнял ее и сразу почувствовал то спокойствие, о котором мечтал все эти дни.
- Больше, чем верю, - тобой живу... Не сердись, Вера! Я не хотел тебя огорчить, только поэтому не приходил. А так хотелось!
И Вера улыбнулась.
- Ты все понимаешь - и твои станки, и ботанику, и картины. А вот я для тебя закрытая книга. Неужели ты не видишь, что для меня счастье с тобой огорчаться? Я хочу жить твоей жизнью, понимаешь?
Застучал в окно дождь, первый теплый дождь весны, от него сразу все распускается, зацветает, и стук крупных капель о стекла был дружеским. Соколовский увидел в глазах Веры слезы, целовал мокрые щеки, долго глядел на нее. Она казалась молоденькой девушкой, впервые переживающей радость и боль любви.
Она осталась у него до утра, а когда уходила, он, задумавшись, сказал:
- Прежде мне казалось, что за любовь борются только в молодости, да и то до первого объяснения. А это не так. Всю жизнь нужно бороться, не дать в обиду, пронести через все - до последнего вздоха, до смерти... Вера, моя любовь!..
9
Володя сам потом не понимал, почему он пошел на обсуждение выставки. Хотя Добжинский настаивал, три раза звонил ("из Москвы приезжает Фокин, это большое событие"), Володя твердо решил не ходить - боялся, что разнервничается и наговорит глупостей. В том душевном смятении, в каком он находился, обсуждение казалось ему унизительным - судить собираются художника Владимира Пухова. Пусть тогда судят заочно...
Почему он все же пошел? Была в этом вспышка самолюбия: говорите что хотите, а я не намерен прятаться...
Зал был переполнен. Володя подумал: им все равно - доклад Брайнина, самодеятельность, астронавтика, живопись; какие-то всеядные...
Выступал Брайнин. В зале ерзали, кашляли, разговаривали. Казалось, что и самому Брайнину нестерпимо скучно. Он хвалил Володю:
- В картине Пухова, так сказать, поставлена важнейшая проблема воспитания...
Сын Брайнина Яша громко сказал сидевшей рядом девушке: "Отец выучил наизусть статью Ершова..."
Володя задумался. Вот Брайнин меня хвалит, а я не радуюсь Зачем я пришел? Сабуров, наверно, никогда не ходит на такие обсуждения, сидит и пишет. А я прибежал, мучаюсь: что скажет обо мне Брайнин, что напишет Фокин? Брайнин, кстати, говорит как на гражданской панихиде, - кажется, сейчас скажет: "Владимир Пухов, так сказать, честно прошел свой творческий путь..."
Слово предоставили Хитрову, который говорил многозначительно, с покашливанием и паузами, как будто хотел подчеркнуть, что знает, куда больше, чем может сказать перед столь многочисленной аудиторией.
- Не случайно Сабуров уклоняется от главных тем и пытается уйти в сторону. Никто не отрицает, что пейзаж имеет право на существование. Но что нам показывает Сабуров? На его картине дом в нашем рабочем поселке. Почему же он изобразил его столь непривлекательным? Это, товарищи, не случайно, здесь явное стремление очернить нашу действительность. Вторая работа Сабурова - женский портрет. Казалось бы, художнику предоставлена возможность показать типическую советскую женщину. Однако что мы видим на полотне Сабурова? Можно ли поверить, что изображенная им женщина участвует в нашем строительстве? Невыразительное лицо; в глазах ни творческой искорки, ни отражения мысли; нарочито бедное платьице. Трудно понять, как могут нравиться такие упадочные произведения, тем паче, что рядом с ними висит замечательная картина Пухова, посвященная счастливому детству советских ребятишек. Пухов каждый год ставит перед нами острейшие проблемы, которые обсуждаются на страницах центральных газет. Его картины были замечены на всесоюзной выставке, это, товарищи, не случайно...
Володя не выдержал и тоскливо зевнул. Не нужно было приходить. Отец редко о ком плохо отзывался, а про Хитрова говорил: "Склизкий человек". Никто его не любит, аплодировал, кажется, только Добжинский...
Володя вздрогнул, услышав: "Слово предоставляется товарищу Савченко".
Все оживились. Савченко говорил сбивчиво, но горячо:
- Я помню, как я вышел из Эрмитажа. Был мутный, туманный день, а передо мной все горело...
Володя вспомнил Эрмитаж. Кто знает, может быть, Савченко действительно любит живопись.
- Я думаю, что когда человек смотрит на картину, то пейзаж или черты лица, изображенные художником, оживают, - он придает им вторую жизнь. А когда пейзаж или портрет доходят до того, кто на них смотрит, человек меняется. Женский портрет Сабурова помог мне многое понять.
Володя удивился: я боялся, что разозлюсь, если Савченко станет превозносить Сабурова. А я не злюсь. В общем это даже хорошо, что он любит живопись. Я не хочу только, чтобы он говорил обо мне. Это будет нечестно: во-первых, он тоже виноват в том, что я исхалтурился, потом - лежачего не бьют.
Но Савченко продолжал говорить о Сабурове. Теперь он рассказывал про вещи, которые видел в доме художника:
- Живопись нельзя передать словами, даже поэты не могут, а я говорю очень плохо, но я хотел бы, чтобы вы увидели один пейзаж: самое начало весны, еще снег, но чувствуется - скоро все зазеленеет. Или небольшой портрет: там женщина в сером платке, лицо у нее светится, как будто на нем розовый отсвет зари. Или натюрморт, тоже весенний: серая вербочка в стеклянной банке. Большая любовь нужна, чтобы так показать жизнь...
Когда Савченко кончил, все зааплодировали. Володя тоже похлопал. Говорил он в общем глупо, но если я буду сидеть, как убитый, решат, что я завидую Сабурову. А я не завидую... Натюрморт с вербой я помню. Хорошо написано... В первом ряду Фокин. Наверно, он про себя посмеивается: "Ну и курьезы на периферии!.." Кстати, Фокин прошлой осенью очень тепло обо мне написал. Ясно, что Сабуров ему не может понравиться. Впрочем, кто знает? Я не скажу, что Фокин может измениться, но у него никогда не было своего мнения...