— Ну и холодище здесь! — сказал Соколовский, не отрываясь от работы.
— Здесь очень жарко, — возразил Володя, — да вы еще в куртке…
— Значит, простыл, — проворчал Соколовский и продолжал чертить.
Час спустя, кончив работу, он угрюмо сказал Володе:
— Давно не были. Что у вас нового? Работаете?
— Мало… Я не хотел вам надоедать…
Он помолчал и наконец решился спросить:
— Евгений Владимирович, я слышал, у вас неприятности на работе?..
— Да нет… Вот проект приходится переделывать. Есть резонные замечания…
Соколовский был недоволен приходом гостя, он плохо себя чувствовал, хотел поскорее лечь. Он молчал, Володя не уходил.
— Ну как, интересные фотографии? — спросил Соколовский.
— Очень.
Очевидно, Соколовский ничего не знает. Может быть, это лучше? Сидит, работает… Да, но Журавлев его настигнет врасплох. Необходимо предупредить: он сможет подготовиться, ответить. И Володя сказал:
— Я вас спросил о работе, потому что Журавлев решил вас потопить…
— Вот как? Это что же, в связи с новой моделью?
Володя встал и подошел к Соколовскому.
— Он говорит, что вы отослали вашу семью за границу.
Здесь-то и произошел комический инцидент, который на минуту отвлек внимание обоих от Журавлева. Казалось бы, Фомка мог привыкнуть к Пухову, который всегда старался его подкупить куском сахара или кружком колбасы, но Фомка не любил, чтобы кто-нибудь подходил близко к его хозяину, он выскочил из-под дивана и вцепился в штанину Володи. Соколовский вовремя схватил его за шиворот.
— Дурак! На своих кидается, — сердито повторял Соколовский.
Володя не понял, говорит ли Евгений Владимирович о Журавлеве или о Фомке. Он ждал, что скажет Соколовский про скверную сплетню, пущенную Журавлевым. Но Соколовский молчал, лег на кушетку и удивленно пробормотал:
— Неужели здесь жарко? Зуб на зуб не попадает… — Только теперь Володя заметил, что у Соколовского больной вид, — наверно, простудился.
— Хотите, я вас чаем напою? — предложил Володя. — Могу сбегать за коньяком.
— Не нужно. Расскажите лучше, почему у Леонардо да Винчи вышла неудача с красками. Я читал когда-то и не понял — в самих красках дело, или он их неправильно замешивал?
— Не знаю. Я вообще, Евгений Владимирович, мало что знаю…
Оба молчали. Володя спросил.
— Может быть, вы спать хотите? Я пойду…
— Сидите, раз пришли. Вы мне не мешаете. А вам нравится живопись Леонардо?
— Я видел только в Эрмитаже, трудно судить.
— Мне его ум нравится. Чем только он не занимался! Вообще прежде люди были всесторонними. Микеланджело ведь и стихи писал. Как вы думаете, Эйнштейн мог бы написать стихи? Дайте мне пальто, вон там, на вешалке…
Володя подумал: скрывает, что расстроился. Наверно, ему кажется унизительным опровергать домыслы Журавлева. Может быть, он прав. Не нужно было говорить, это его доконало. Когда я пришел, он спокойно работал, а сейчас лежит и говорит несуразицу. У него, должно быть, сильный жар. Хорошо бы привести врача: как-то страшно оставить его одного.
Соколовский снова заговорил:
— Я когда-то читал в одной романтической повести, что агава долго не зацветает, она цветет один раз и после этого гибнет. Оказывается, вздор. В Ботаническом мне показали агаву — цвела и живет. Просто она, когда цветет, нуждается в особом уходе.
Володя испугался: кажется, бредит.
— Я позову врача, Евгений Владимирович.
— Бросьте! Какое у нас сегодня число?
— Девятнадцатое.
— Глупо. Я думал, что двадцать первое. Не обращайте внимания — я чепуху несу. Голова трещит…
— Я пойду за врачом, — наверно, у вас температура.
— А врач зачем? Я вам сказал — простыл.
Володя просидел еще час. Соколовский вдруг пожаловался:
— Голова просто разрывается. Глупо…
Володя встал.
— Сейчас приведу врача.
— Владимир Андреевич, погодите… Только не Шерер! Если уж вам хочется, попросите Горохова. А лучше никого…
Горохов сказал: скорей всего, грипп, видимо, у него легко повышается температура, возможно, однако, воспаление легких, с сердцем нехорошо… Сейчас он пришлет Барыкину: нужно впрыскивать пенициллин и камфору. Завтра утром он зайдет.
Володя остался у больного. Ему показалось, что Соколовский уснул.