— Лучше его не трогать. Вы сможете оставить здесь сестру?
Барыкина осталась у Соколовского. Под вечер Володя пришел домой. Соня удивилась его измученному виду:
— Что случилось?
Он не ответил и прошел к себе.
Соколовский пробыл свыше двух суток без сознания. На третье утро он открыл глаза. Ему показалось, что он опоздал на работу, и он протянул руку к столику, куда обычно клал ручные часы, опрокинул пузырек с лекарством. Тогда он вспомнил: я болен, приходил Горохов… Он закрыл глаза и начал мучительно вспоминать, что с ним произошло: пришел Пухов, меня знобило, потом начался пожар… Нет, это, наверно, мне приснилось… Все в голове путалось, почему-то отчетливо вставало одно: я спросил Пухова, какими красками писал Леонардо, а он не знал…
Постепенно он многое припомнил. Пухов рассказал про Журавлева… Соколовский поморщился. Все пересохло во рту, и какой-то странный привкус, будто я сосал железо… Надоела эта история с Бельгией!.. Сейчас встану и пойду к Вере. Бывают минуты, когда нельзя быть одному… Не могу понять который теперь час? Светло. Значит, ее нет дома… Я еще, кажется, болен, глядеть больно, и голова не моя — поднять не могу.
Он застонал. Подошла Барыкина, но он ее не видел, снова погрузился в горячий, темный водоворот забытья.
Вечером он открыл глаза и вскрикнул: над ним стояла Вера. Она глядела на Соколовского. Никогда еще не видел он ее такой. Он хотел что-то сказать, но не мог, только назвал ее по имени. Она строго сказала:
— Вам нельзя разговаривать.
Она отошла от кровати и шепнула Барыкиной:
— Узнал…
Соколовский лежал с закрытыми глазами и смутно спрашивал себя: приснилось мне, или Вера здесь? Нужно выяснить, это очень важно… Я забыл — ведь она доктор, а я, наверно, болен… Что у меня с головой? Все путается.
Барыкина подошла к больному.
— Снова забылся… Вера Григорьевна, что с вами?
Она протянула Шерер стакан воды. Но Вера Григорьевна быстро овладела собой и спокойно сказала:
— Нужно вспрыснуть камфору. А я сейчас позвоню профессору Байкову…
13
Сибирцев еще в ноябре говорил: «В деревне нужны люди, категорически нужны». Говорил он это с двойным чувством: понимал, что в деревне нужны люди работящие, а не лодыри — дело серьезное, — но разве Журавлев отпустит хорошего человека? Никогда! Да и как отпустить? Мы теперь поставляем автоматические линии для двух тракторных заводов, станки «Сельмашу», работаем на подъем сельского хозяйства. Правильней всего, думал Сибирцев, не уговаривать никого уезжать, но Журавлев настаивает, чтобы провели кампанию
Лошаков сказал, что согласен поехать в МТС. Журавлев замахал руками: «Его ни в коем случае нельзя отпустить…» Сибирцев постоял, помялся «Что же нам делать, Иван Васильевич?» Журавлев ответил, что следует поискать среди новичков (он сказал: «которые еще не вросли в производство, под ногами путаются»); подумав, добавил: «Поговори с Чижовым, он, кстати, был трактористом». Геннадий Чижов еще год назад числился стахановцем, но спился (отец его тоже страдал запоем). Журавлев не раз собирался его уволить, но откладывал: «Обещает, что больше росинки в рот не возьмет…»
В конце января фотограф областной газеты заснял, как трое молодых парнишек и Чижов подписывали заявления о своем желании уехать в деревню.
Чижову Сибирцев сказал откровенно: «Мой тебе совет — уезжай. У тебя с вином такой перебор, что ничего хорошего не получится. Журавлев давно грозился тебя прогнать, и правильно — разве ты знаешь, что с тобой через час будет?..» Чижов выругался, помолчал, снова выругался и вяло ответил: «А что ты думаешь? Вот возьму и поеду к старикам. Колхоз у нас, кстати, хороший…»
Осенью в колхоз «Красный путь» вернулся Белкин; он после войны застрял в Литве, работал там в лесничестве. Это был серьезный, хмурый человек, силач, на все он отвечал «еще что надумали», но все хорошо выполнял. Антонина Павловна, узнав о приезде Белкина, просияла.
Она часто вздыхала: рук не хватает. Подумать только: девять тысяч га, почти три тысячи голов крупного скота, птицеферма, сад, пасека большая — и всего-навсего сто шестьдесят три трудоспособных! После приезда Белкина она размечталась: может, еще кто приедет?..
Вскоре к ней явился Родионов, сказал: «Племянник Сашуня из Москвы письмо написал, к нам просится, не знаю даже, что ему ответить». Антонина Павловна сказала: «Пиши, чтобы приезжал. Мало у нас народу, вся беда в этом…»