Он рассердился на себя.
Дело не в Танечке. Я все прозевал — и любовь, и работу, и жизнь. О чем я мечтал? Пожалуй, только о премии. А искусство умеет мстить.
Это не моя вина: такая теперь эпоха. Не важно, как написать, главное, найти тему — не на год раньше и не на год позже. Если идет кампания против алкоголизма — пожалуйста: пьяный папаша не может попасть ключом в замочную скважину, а дочка-пионерка осуждающе на него смотрит. Критики хотят, чтобы все было прилизано. Стоит увлечься живописью, как сразу закричат: «Возврат формализма», «Культ цвета», «Этюдный характер», «Объективизм». Покажи им то дерево у реки — да они голос сорвут: «Мы сажаем липовые аллеи. Кому нужна эта растрепанная ветла? Осень хороша, когда изображают яблоки, золотой лес, праздник в колхозе, а пейзаж Пухова размагничивает». Знаю все назубок. Я обрадовался, что у Сабурова взяли две вещи на выставку, но ведь никто о них не написал ни слова, восхищались моим «Пионерским костром». Я Сабурова давно не видел, но убежден: ничего у него не изменилось — поддерживает себя восторгами и зарплатой своей хромоножки. Нужно быть сумасшедшим, чтобы работать, как он.
Нет среды, вот что! В Москве я вертелся среди художников. Похвалили в газете, и все поздравляют, улыбаются. Бывает и без улыбок: проработают, а потом говорят: «Мне, видишь ли, скорее нравится, но художественная общественность осудила»… Не ищут, не волнуются. Что и говорить, трудное время!
Тотчас он начинал возражать себе. Трудное время? Конечно. Но разве бывали когда-нибудь легкие времена? Существуют только особы легкого поведения, вроде меня. Разве просто открыть звезду или остров? Галилею при жизни не поставили памятника. Все всегда трудно. В этом, кажется, сущность искусства. Литературу легче понять — читать учат в школе. Но Бугаев мне рассказывал, как смеялись над Маяковским, публика не понимала, поэты завидовали, возмущались. А теперь в Москве площадь Маяковского… Дело не в эпохе. Одни прут в широко раскрытые двери — стол накрыт, водочка, закусон… Простите, Владимир Андреевич, вы, кажется, забыли про культурный рост. Шампанское, букеты из искусственных цветов, приветствия в дерматиновых папках. Другие? Что же, Сабуров не одинок. Я видел в Москве, как работают Шумов, Доличенко, Грановский… Откуда у них столько упорства? Не понимаю. Наверно, нужны особенные чувства. Когда отец говорил «народ», у него голос менялся. Сабуров, кстати, тоже верит в людей, он меня пробовал утешать: «Люди у нас удивительные»… Смешно, что общего между Сабуровым и отцом? Полюсы… Но отцу нравился Сабуров, он сердился, когда я называл его шизофреником… Конечно, отец был необыкновенным человеком, это все понимали, я видел, как люди плакали на кладбище. Говорят, что существует наследственность, мама уверяет, что у меня глаза отца. Это чисто внешнее. Что я от него взял? Ровно ничего. Человек сам делает свою жизнь, валить не на кого. Виноват я — понесся прямо к пирогу. Разучился работать. Хуже, разучился чувствовать. Разве я что-нибудь чувствовал, когда писал ту ветлу? Чихал — там было здорово сыро. В общем у меня внутри ничего. Орех долго старался расколоть, оказалось — пустой, это факт. После чего я становлюсь в позу прокурора и обличаю эпоху…
Он снова попытался работать, облюбовал домишко на окраине, писал и виновато озирался. Смешно, от кого я, собственно говоря, прячусь? Как будто мне шестнадцать лет, прибежал на свидание с Мирой и боюсь, что мама нас накроет…
Не получился и домик. Он его замазал, поставил натюрморт — блюдо с яблоками, промучился неделю и бросил.
Неожиданно позвонил заведующий клубом: срочное дело. Володя решил: не пойду. Хватит!.. Но потом он заколебался: сколько же можно дурить? Полгода живу в каком-то угаре. Ну зачем я потел над этими погаными яблоками? Художника из меня все равно не получится, а умирать я еще не собираюсь. Очень хорошо, что Добжинский позвонил. Пора снова войти в жизнь. Да и с деньгами неважно, «Пионерский костер» давно отгорел. Помогу маме, ей, бедной, нелегко — пенсия маленькая, а она еще подкармливает мальчишек, с которыми нянчился отец… Впрочем, это хорошо — так ей легче… Одним словом, нужно пойти в клуб.