Володя больше не думал ни о живописи, ни о том, что ему делать с собой. Тысячу раз он повторял себе: я должен пойти к Сабурову. Нужно прямо сказать: «Я потерял голову, наговорил черт знает что. Если можешь, прости. В общем мне очень стыдно…»
Он выходил из дома и сейчас же возвращался: то стыд мешал, то гордость, то говорил себе: зачем идти? Он меня на порог не пустит.
Наконец он решился.
Сабуров встретил его, как всегда, приветливо. Но Володя молчал. Глаша делала вид, будто что-то прибирает. Все трое испытывали неловкость.
Сабуров украдкой поглядел на Володю. Он очень изменился, постарел. Наверно, мучается. Я говорил Глаше, что он сам себя наказал. Ведь он очень талантлив и вдруг увидел, что растоптал себя… Глаша этого не понимает… Вот бы написать его портрет!.. И, забыв про все, Сабуров невольно залюбовался Володей. Узкое лицо с тяжелым подбородком, серо-зеленоватое, а глаза яркие, будто фосфорические, под высоко поднятыми бровями; чувствуется напряжение, большие душевные муки. Напоминает один портрет Греко, позади рыжие скалы… Неловко, что я его разглядываю…
— Как твое здоровье, Володя? Мы ведь очень давно не видались. Я боялся, что ты больше не придешь…
Володя вздрогнул. Теперь я должен все сказать. Но как он ни пытался, он не мог вымолвить слова, только губы судорожно шевелились.
А Сабуров суетился, спросил, не хочет ли Володя чаю, пытался его развлечь — начал вспоминать школьные годы.
Глаша все время молчала.
Володя поднялся и почему-то сказал:
— Весна в этом году поздняя… Я пойду…
Вдруг он увидел на стене тот пейзаж, о котором говорил Савченко: ранняя весна, кое-где снег и нежно-зеленое пятно. Как в городском саду, когда я дурил с Танечкой. Тогда казалось, что все может перемениться. А не вышло…
— Это мой последний этюд, — сказал Сабуров.
Володя машинально подумал: сейчас она воскликнет: «Да это просто удивительно!» Но Глаша по-прежнему молчала.
— Я пойду, — повторил Володя, и на этот раз действительно пошел к двери.
Глаша встала.
— Я вас провожу до ворот, грязь во дворе ужасная…
У калитки она сказала:
— Я вас об одном прошу: никогда больше не приходите, очень вас прошу!
Такой он прежде не видел ее — ни в жизни, ни на портретах Сабурова, — и столько гнева было в ее глазах, что он отвернулся, быстро зашагал вниз по крутой скользкой улице
10
Поговорив с Головановым, Трифонов шел к своей машине, когда увидел Коротеева.
— Дмитрий Сергеевич, а я не знал, что вы вернулись! Как здоровье? Ванны принимали? — И, не дожидаясь ответа, он заговорил о работе: — Как вам понравился проект Сафонова? Говорят, что производительность повысится на четыре процента…
Коротеев ответил, что еще не успел познакомиться ни с проектом Сафонова, ни с предложением Соколовского.
— Ну, это несерьезно. Вы ведь знаете, что я всегда поддерживал передовые предложения, но это, простите меня, очковтирательство. Одно дело лабораторные опыты, другое — крупное промышленное предприятие…
— Мнения расходятся. Нужно хорошенько подумать.
Трифонов согласился и хотел было идти дальше. Коротеев его удержал:
— Вы ведь знаете, что партбюро вынесло выговор Соколовскому?
Трифонов вздохнул.
— Конечно, неприятно — старый член партии, на заводе давно работает. Но нельзя не одернуть. Ведь так легко все развалить… Мне говорили, что одиннадцать за, а против только двое…
— Да, я голосовал за.
— Правильно поступили, Дмитрий Сергеевич. Я знаю, что вы цените Соколовского, но это вопрос принципиальный…
— А по-моему, мы ошиблись, подошли формально. Во всяком случае, на партсобрании я предложу не утверждать…
Трифонов рассердился. На его бледном, пергаментном лице щеки складками стекали вниз, и когда он сердился, складки шевелились.
— Ничего не понимаю, Дмитрий Сергеевич! Да и объяснить трудно. Подрывает авторитет…
— Исправить ошибку никогда не поздно. Соколовского мы знаем не со вчерашнего дня. Человек он вспыльчивый… А работать он никогда не отказывался, это неправда. Взыскания он не заслужил. Так я и скажу…
— Ваше право. И партсобрание вправе не утвердить. Вы ведь знаете, я всегда отстаиваю принципы партийной демократии. Да и насчет Соколовского не хочу с вами спорить — вам виднее… Но факт остается фактом: на бюро вы голосовали за. На вашем месте я не стал бы выступать против. Непоследовательно… Партсобрание все равно утвердит. А вы окажетесь в странном положении.