Этому «Caushemar des coalitions» во внешней политике, неразрушимому до тех пор, пока Германская империя будет оставаться в своем неустойчивом «полупреимущественном» положении в Европе, во внутренней политике у Бисмарка соответствовал «Caushemar des revolutions»[32] (Т. Шидер). В период кризисов оба «кошмарных сна» сплетались в сознании канцлера в крайне запутанный клубок: «шеренги» внешних врагов вламывались во внутригерманские декорации, а угроза социальной революции внутри империи сочеталась с внешними врагами. Единственное существенное различие в применяемых «методах борьбы» состояло, с точки зрения Бисмарка, в том, что он в принципе с уважением относился к интересам европейских великих держав. Разумеется, в каждом отдельном случае можно спорить относительно сфер интересов, но европейскую структуру распределения власти он рассматривал как конгломерат, составленный из множества отдельных «единств». При этом было необходимо — здесь корни диаметрально противоположной внутриполитической концепции Бисмарка — заставить «единство» Германской империи проявиться среди этого многообразия как можно более ярко. Все, что в действительности или только лишь на взгляд канцлера ставило под сомнение цельность «единства» Германской империи, он считал «правопротивным» и, преисполненный ненависти — в том числе и в высшей степени сомнительными средствами — с этим боролся, что и приводило к нерациональному обострению конфликта. Бисмарк полностью идентифицировал себя с империей, в соответствии с собственной перефразировкой слов Людовика XIV. Она прозвучала в его беседе с послом фон Швайницем: «Moije suis 1'Etat»[33] и стала — по мнению Швайница — ярким выражением абсолютного слияния эгоизма и патриотизма, самопожертвования и себялюбия.
Не считая всего прочего, подобная позиция Бисмарка свидетельствовала о недооценке конституционного характера империи. Уже вскоре после 1871 года, а окончательно — после полного пересмотра всей своей политической концепции в 1878–1879 гг, он больше не допускал возможности компромисса с либералами, несмотря на то, что первоначально именно рейхстаг рассматривал как элемент национального единства. Впрочем, имперский канцлер всегда считал, что национальный парламент Германии служит государственной власти и оказывает ей поддержку как внутри государства, так и вне его, но ни в коей мере не является формой политических и социальных столкновений, которые можно рассматривать как действительное или мнимое ослабление единства Германской империи. Бисмарк в полном недоумении взирал на проявления социальной динамики, отражавшиеся в практике деятельности рейхстага. В этом он видел только происки «врагов империи». В 1883 году в кругу доверенных друзей он взял назад свои уже ставшие крылатыми слова, произнесенные в 1863 году, с таким замечанием: «Этот народ не умеет скакать верхом… Будущее Германии видится мне в весьма черном свете. Если «Форхов и Виркенбек» станут у руля и будут продвигаться по протекции сверху, то все снова развалится. Все они мелочны и ограниченны, никто не действует на общее благо, каждый тащит только в собственную норку своей фракции».
Многочисленные, в большинстве случаев спровоцированные им самим конфликты с различными учреждениями, группировками и лицами (весьма ярким примером является конфликт с послом Германии в Париже фон Арнимом, который возник по причинам как делового, так и личного характера и закончился длительным процессом) расшатали нервную систему Бисмарка. Он постоянно, часто на несколько месяцев, удалялся в Варцин или Фридрихсру, а также на лечение в Бад-Киссингер или Гаштейн. Ему была в тягость двойная нагрузка — посты рейхсканцлера и премьер-министра Пруссии. В 1873 году Бисмарк на несколько месяцев перепоручил пост премьер-министра Пруссии Роону. Однако поскольку в это время (и в последующие годы, почти до конца столетия) центральная власть Пруссии играла определяющую роль в имперской политике (лишь впоследствии усилился собственный вес имперских институций), от разделения властных постов пришлось отказаться…. Бисмарка по-прежнему никоим образом не интересовали внутриполитические проблемы, если они не вырастали до масштабов внешнеполитических.