С целью по возможности обезопасить Пруссию от французской интервенции, которой следовало ожидать, Бисмарк, обращаясь к прусскому посланнику в Париже, фон дер Гольцу, подчеркивал: «Наши политические потребности ограничиваются контролем над силами Северной Германии в любой форме… Я без всяких сомнений произношу слова „Северогерманский союз“, поскольку, если мы добьемся достаточной консолидации, привлечение немецко-католического баварского элемента станет невозможным. Последний еще долго не согласится добровольно подчиниться власти Берлина».
Жене Бисмарк писал 9 июля 1866 года: «Дела наши идут хорошо, несмотря на Наполеона; если наши притязания не будут преувеличенными и мы не будем считать, что завоевали целый свет, то достигнем мира, который стоит этих усилий. Но мы столь же быстро впадаем в упоение, как и в отчаяние, и у меня неблагодарная задача — охлаждать пыл и напоминать, что в Европе живем не мы одни, а еще три державы, которые ненавидят нас и завидуют нам».
Премьер-министр имел в виду ожесточенные споры, которые происходили между ним и королем относительно продолжения войны или немедленного ее окончания. Лишь ценой чрезвычайных усилий ему удалось с помощью кронпринца, который во внутриполитических столкновениях до сих пор был на стороне противников Бисмарка, вопреки мнению монарха добиться подписания Никольсбургского договора о перемирии от 26 июля 1866 года. Договор оставлял в неприкосновенности положение Австрии как великой державы и открывал Пруссии путь к переустройству Германии без Австрии. О тяжести конфликта свидетельствует запись в дневнике кронпринца от 25 июля: «Король и премьер жестоко повздорили, и возбуждение все еще не спадает. Вчера Бисмарк в моем присутствии плакал из-за тех резкостей, которые наговорил ему его величество. Мне пришлось успокаивать беднягу, однако он прямо-таки боялся вновь идти к его величеству».
Бисмарку с трудом удалось уклониться от настояний России на созыве международного конгресса в духе Парижской мирной конференции 1856 года, который поставил бы успех Пруссии под сомнение. Однако вмешательство Наполеона III в договоренности, приведшие к заключению окончательного мирного договора в Праге 23 августа 1866 года, «министру конфликтов» пришлось принять как неизбежность. На прусско-французских переговорах в обмен на отказ Пруссии от перехода через Майнскую линию[26] Наполеон III согласился на аннексию Пруссией северогерманских территорий с населением до четырех миллионов человек. Это дало Бисмарку возможность «закруглить» Пруссию вокруг Ганновера, курфюршества Гессенского, Нассау и старинного рейнского города Франкфурта и обеспечить неприкосновенность своих позиций в Северной Германии. Сколь проблематичным ни представлялось бы это решение в аспекте легитимности монархии — в особенности на фоне вызывающей жесткости, как в случае с Франкфуртом — и внутриполитического благоразумия, оно все же было принято. Кроме того, при заключении Пражского мира был упомянут, с оглядкой на Францию, обособленный Южногерманский союз. Он, впрочем, никогда не был создан, ибо Бисмарк воспользовался территориальными притязаниями на западные области Германии, проявившимися в ходе переговоров с французским посланником, и заключил с каждым южногерманским государством в отдельности тайный оборонительный союз. Теперь они были прочно соединены с Пруссией не только экономическими связями (членством в Германском таможенном союзе), но и военными. И, наконец, в статье пятой Пражского мира по настоянию Франции был закреплен принцип, по самой своей сути чуждый как Пруссии, так и Австрии — «свободное определение населения северных районов Шлезвига» в вопросе возможного присоединения их к Дании.
Бисмарк полностью отдавал себе отчет в том, что отныне, после Кениггреца, любое из принимаемых им решений будет иметь европейские масштабы. Теперь его деятельность была нацелена не меньше чем «на превращение Германии из сферы нейтрализации властных интересов крупных и мелких немецких государств в духе Германского союза в центр осуществления державной концепции, влияние которого при необходимости может простираться далеко за его пределы, будучи усиленным в результате индустриализации и увеличения плотности населения» (Т.Шидер). Бисмарк в то время, казалось, еще не вполне осмысливал эти последствия. Скорее, он считал, что можно проводить обустройство этого нового центра в рамках европейской системы распределения власти, лишь пересмотренной, но не подвергнутой каким-либо революционным преобразованиям, в полном согласии с прочими великими державами. Нужно только продвигаться вперед с осторожностью и поначалу не пересекать Майнской линии в южном направлении.
Основанный в 1867 году Северогерманский союз, союзное государственное образование под прусской гегемонией, в качественном отношении представлял собой нечто большее, чем просто расширенный вариант Пруссии. Скорее, речь шла о новой крупной германской державе, имеющей притязания на статус национального государства. Во внутрисоюзной политике Бисмарк во многом пошел навстречу либералам. С большей их частью в Пруссии (теперь это были так называемые «национал-либералы») после кениггрецкого триумфа премьер заключил компромисс (компенсация за правление в отсутствие бюджета в предыдущие годы). Прежде всего это был рейхстаг, сформированный на основе всеобщего равного избирательного права, в котором национал-либералы, как и ожидалось, получили большинство. Структура союза — во главе его стоял король Пруссии и союзный канцлер (Бисмарк), являющийся единственным «ответственным» министром — с самого начала была рассчитана на последующее привлечение суверенных южногерманских государств. На настояния либералов, требовавших по возможности немедленного завершения объединения Германии, освободившейся от своей австрийской части, Бисмарк ответил призывами к терпению, ссылаясь на расстановку сил в Европе. Майнская линия не «стена», «а идеальная граница если продолжать выражаться иносказательно — это в известной степени решетка… сквозь которую национальный поток прокладывает себе путь».
Однако фаза консолидации представлялась Бисмарку необходимой и по внутриполитическим соображениям. «От гладкого разрешения северогерманского вопроса в соответствии с нашим замыслом зависит… в существенной степени присоединение Южной Германии; Северогерманский союз, в котором царит разлад, не имеет шансов привлечь к себе юг», — так объяснил Бисмарк причины своей выжидательной позиции в послании кронпринцу от 3 февраля 1867 года. Прусских консерваторов, за исключением одной группировки («свободные консерваторы»), не вдохновляли ни внешнеполитические акции Бисмарка (создание Северогерманского союза и аннексия Ганновера, Гессеиа и т. д.), ни его внутренняя политика, ориентированная на компромиссы. Консерваторы, будучи упорными приверженцами старопрусских легитимистских взглядов, открыто выступили против союзного канцлера. Это можно было предвидеть уже в ходе дебатов в прусской палате депутатов вокруг предложения об индемнитете,[27] каковое было принято 3 сентября 1866 года за счет голосов национал-либералов и «свободных консерваторов» (а также частично партии католического центра). Испросив задним числом одобрения ассигнований, затраченных на военную реформу, Бисмарк тем самым принципиально признал за парламентом право на утверждение бюджета и продемонстрировал свою приверженность концепции конституционной монархии прусского образца, в противоположность свойственной консерваторам тенденции «завершить» победу над Австрией посредством возрождения в Пруссии доконституциоиного порядка. Позицию своих прежних друзей-консерваторов Бисмарк прокомментировал едким замечанием: «Людям нечем заняться, они ничего не видят дальше собственного носа и упражняются в плавании в бурных волнах пустословия. С врагами можно справиться, но друзья! Они носят шоры и видят только клочок мира». И далее:
«Заблуждается тот, кто оценивает меня с точки зрения оппозиции образца 1848 года. Придерживаясь взглядов „Кройццайтунг“, править невозможно».
Заручившись поддержкой национал-либералов и с их помощью получив возможность заняться «строительством» Северогерманского союза, Бисмарк достиг важной цели, к которой шел, начиная с 1882 года: объединения прусской военно-бюрократической государственности с немецким национальным движением. Несмотря на то, что руководящая роль Бисмарка в этом «объединении» была бесспорной, поле его внешнеполитической деятельности было ограниченным, что проявилось уже в ходе люксембургского кризиса 1867 года. Конституция Северогерманского союза также была отмечена явным налетом либерализма, даже если «прорыв» к парламентарной монархии и был «заблокирован» Бисмарком — как тогда считали либералы, лишь временно. Рискованный «образ», который Бисмарк употребил на заключительных слушаниях по конституции Северогерманского союза 11 марта 1867 года, был воспринят как шанс для продолжения либерализации в будущем: «Господа, будем работать быстро! Поможем Германии, так сказать, взобраться в седло! Уж поскакать-то она сможет».