Вечером, когда возвращаюсь домой, мама и папа что-то обсуждают на кухне и приветствуют меня радостными голосами. Но не успеваю я даже сумку кинуть на диван, прямо у лестницы меня перехватывает Питер. Возникает, как приведение из тумана, и крепко сжимает мою руку.
— Что это было такое? — цедит он сквозь зубы.
Он разъярен. Он редко бывает таким. За последние два года, может быть, я видела его настолько злым всего пару раз. И никогда ярость не была направлена на кого-то из семьи.
— Отпусти! Больно! — прошу.
Он разжимает пальцы.
— Какого черта!
— А что, мне нельзя привести подругу в гости? — я пытаюсь нападать, но знаю, что не права, и поэтому все мои доводы разбиваются, еще не достигнув цели.
— Хотела ее со мной познакомить? — шипит брат.
— Нет, — вру, и это так очевидно, что я тут же поправляюсь. — Ну, а что такого? Питер, почему бы тебе не познакомиться с моими друзьями…
— Потому что они не захотят на меня смотреть!
— Ты несправедлив…
— Как будто ты не знаешь!
— Я же могу на тебя смотреть, и мама, и папа! Мы же знаем, какой ты на самом деле…
Он резко поворачивает голову и теперь смотрит на меня в упор.
— Можешь на меня смотреть, да? — рычит Питер. — Так смотри!
Его лицо как будто специально ровно разделено надвое — как будто это два разных человека. И тот, что справа, уродлив. Справа — кусок мяса, перетянутый жгутами и канцелярскими резинками. Ресниц нет, от уха осталось только отверстие. Это чудо, что глаза не пострадали. Он как живой мертвец из фильма ужасов. Только не отворачиваться. Не отворачиваться. Надо смотреть. И прятать поглубже жалость.
— А я не могу! — наконец бросает он, освобождая меня от своего взгляда.
И снова я вижу только его профиль. Питер говорит, что я поступила подло и эгоистично. Как будто я сама не знаю. Как будто не чувствую себя последней гадиной. Мог бы и промолчать.
На ужин он не спускается. И конечно, начинаются расспросы.
— Что с ним? — беспокоится мама.
Папа настораживается и пристально смотрит на меня. Ох, вынести этот папин взгляд просто невозможно — хуже, чем буровая установка.
Папа многим пожертвовал, многое изменил в своей жизни ради Питера. Раньше он работал заместителем управляющего образовательного фонда, занимался грантами для университетов и школ, но потом нам пришлось переехать, и он оставил фонд. Нашел работу в Университете в Балтиморе и все силы бросил на поиски врачей, клиник и возможностей для операции Питера. Папа любил свою работу в фонде, но по нему никогда не скажешь, что переезд или смена деятельности как-то задели его или расстроили. Я и Питер для родителей — всё, так что у них даже вопросов никогда не стояло, а надо ли.
— Мы поругались, — говорю.
— С Питером? — мама чуть только не подскакивает на месте, так она удивлена.
Я киваю.
— Что стряслось, Рита? — по папиному голосу сразу ясно, что с Питером поругаться не так-то просто. Значит, я должна была сотворить что-то просто прямиком из ада.
— Я привела домой подружку, а Питер был на кухне. Но Памела его даже не видела! То есть, не видела его лица…
— Рита… — тянет мама и склоняет голову на бок, как будто хочет сказать, ну какая же я дурочка недоразвитая, что такое сделала.
— Я что, не могу прийти домой с подружкой! — взрываюсь тут же. — У меня же может быть своя жизнь…
— Надо было предупредить, — мама встает из-за стола и отходит к окну. Она смотрит на задний двор, и в прозрачном отражении я вижу, как она прикрывает ладонью рот и качает головой.
— Ты осуждаешь меня? — спрашиваю.
— Нет, Рита, — очень тихо произносит мама. — Просто нужно быть внимательнее. Ты знаешь, как для Питера важно, чтобы его никто…
Она не договаривает, потому что горло у нее заполняется слезами, которые льются не из глаз, а как будто прямо из сердца.
— Все в порядке, милая, — папа подходит и кладет руки маме на плечи. — Я поговорю с ним.
— Простите меня! — всхлипываю. — Я не хотела так. Я, правда, хочу, чтобы он начал выходить, чтобы перестал быть затворником… Я ведь его очень люблю. Вы же знаете! Вы простите меня?
— Конечно, дорогая, — и теперь уже мама обнимает меня.
Мы долго сидим с ней на диване до самой ночи и болтаем. О школе, о Тиме Портере, о том, как у меня все хорошо и гладко, как мне повезло с новыми друзьями. Я поджала под себя ноги и натянула на них длинное вязаное платье цвета переспелой вишни. Родители — как щит для нас с Питером. И порой им приходится защищать нас от нас самих, от наших мыслей и необдуманных поступков.