Сначала я услышал топот сапог в коридоре, потом щелкнула дверь.
— Приветик! — сказал Нагорный.
— Привет.
— Пришлось, понимаешь, сержантам вздрючку дать. По распорядку самоподготовка, а они телевизор включили и футбол смотрят.
— Насколько я помню, футбол у самоподготовки отнимет всего пятнадцать минут.
— Дело не в минутах! Распорядок утвержден, и его надлежит выполнять! Без всякой филантропии.
— Правильно в принципе. Но я своим футбол разрешил посмотреть. Тем более что играет ЦСКА. Пусть поболеют — разрядка тоже нужна.
— Давай, давай! — хмыкнул Нагорный. — Давай либеральничай. Твой взвод — твоя морока. Но хочу предупредить: по собственному опыту знаю — не оценят, товарищ лейтенант! Не оценят! А начальство может и стружечку снять при случае — за ослабление требовательности.
Нагорный вышел в коридор — видимо, умываться, вернулся, что-то долго искал в своей тумбочке, потом под ним скрипнули пружины, и он зашелестел газетой.
— Слушай, Игнатьев, что ты там кропаешь? Вчера, не успел приехать, кропал, сегодня кропаешь. Неужели у тебя столько знакомых баб и родственников, что ты еще не всем адресок сообщил?
— Роман пишу.
— Р-роман? И о чем же, извольте полюбопытствовать?
— О нашей жизни.
— Мол-лодец! О нашей жизни мало пишут — об этом частенько в прессе возглашается… И меня изобразишь?
— А ты хочешь?
— Дело хозяйское. — Нагорный вздохнул. — Пиши, изображай. А мне, видать, придется у начальства койку в другом месте просить — с вами тут с ума можно сойти с тоски… Р-роман! Я вот что тебе, Игнатьев, скажу: не пиши ты о нашей жизни, лучше детективчик состряпай. Литературы там никакой не надо, таланта особого тоже. Ухлопай кого-нибудь в начале или ограбь — и выпускай на свет божий своих знатоков. Издавать и раскупать будут нарасхват и в Союз писателей примут… Но если серьезно, то грустно, брат ты мой: детективщики у многих из нас давно уже отбили вкус к настоящей литературе. Страшно подумать, что мы иногда читаем. Или по телеку глядим.
Я не во всем согласился с ним относительно детективщиков, но понял, что он не однозначен, как мне вначале показалось.
ТРЕВОГИ И СОМНЕНИЯ
В класс, где должны были заниматься мои расчеты, я вошел минут за пять до начала.
— Да этому недоумку с его книжечками-библиотечками только строителем служить! — кричал Донцов. — Образование! Техникум! Был, идиот, дураком, дураком и остался! — Говорил он, надо полагать, о рядовом Касьянове, который, едва сдерживаясь, молча стоял перед ним весь красный. — Служит почти полгода. Элементарные вещи проходим, а он выше тройки не тянет!
Даже издалека я заметил, как у Касьянова дрожат от обиды губы — мальчишка мальчишкой!
— Перестань, Донцов! — глухо сказал вдруг Броварич, загораживая Касьянова. — Перестань, понял? Здесь не кабак! И не базар!
— А ты заткнись, лейтенант недоделанный! — взвился Донцов. — Иди поучай своего Кривожихина, а в мой расчет не суйся, понял?
Броварич прищурился:
— «Мой»! Наполеон тоже! Только я все равно человека оскорблять не позволю! Ты тоже понял?
— Ат-тставить разговоры! — с некоторой лихостью скомандовал я, сделав вид, что появился в классе всего секунду назад. — Старший сержант Кривожихин!
Опередив растерявшегося от неожиданности Донцова, вперед выступил Броварич.
— Старший сержант Кривожихин, рядовые Бобров и Никулин пошли в канцелярию батареи за учебными пособиями.
— О чем у вас спор, товарищ старший сержант? — спросил я у Донцова.
— Мелочь, товарищ лейтенант! Не стоит вашего внимания.
И тут Броварич не выдержал:
— Оскорбление солдата командиром — это не мелочь!
Я повернулся к нему:
— То есть? Докладывайте.
— Есть! Старший сержант Донцов при всем взводе обозвал рядового Касьянова недоумком, идиотом, дураком, бараном. Это злостное нарушение устава. За это и по Уголовному кодексу можно под суд!
Задачка встала передо мной тяжелейшая, и решать ее надо было мгновенно. Со стороны Донцова — действительно вопиющее нарушение устава, элементарных норм взаимоотношения между военнослужащими. Но не мог же я отчитывать лучшего командира расчета при всем взводе! Нужно было все это как-то самортизировать, причем немедленно, хотя я терпеть не могу компромиссов, привык называть вещи своими именами и в душе полностью был на стороне Броварича.
— Если это действительно так, — сказал я, — то будем надеяться, у старшего сержанта Донцова это последний подобный случай. Знаете, бывает. Перенервничаешь — и сорвется с языка, сам не заметишь.