Если глядеть правде в глаза, то надо сказать, что есть люди, считающие военных и в первую очередь строевых офицеров ограниченными солдафонами, не имеющими никаких интересов, кроме службы, подогреваемых карьеристскими стремлениями. О том, что офицер, в том числе и строевой, может быть умницей, человеком широкого кругозора и больших знаний, настоящим интеллигентом, такие люди и думать не хотят: для них все «вояки» на одно лицо — и по форме и по содержанию. Вроде грибоедовского Скалозуба. Вреднейшее обывательское заблуждение! Особенно беспочвенное и ни на чем не основанное в наши дни. Я сужу об этом по тем военным, с которыми мне пришлось сталкиваться в жизни, причем с весьма юного возраста. А здесь, у нас в дивизионе? Даже Нагорный — и тот в принципе не солдафон, хоть и есть у него в душе что-то темное и злое. Мельников, Колодяжный, Батурин, мой шеф — Лялько, Сережа Моложаев, Юра Зазимко — да кого ни возьми! — инженерное образование, острый и любознательный ум, эрудиция, воспитанность (конечно, не в одинаковой степени), такт, порядочность, честность… Бывают, разумеется, и срывы, но военные — тоже люди, у каждого есть и сердце, и нервы.
Книги и музыка… Сколько я помню себя, они постоянно присутствовали в нашем доме. Отец мой, естественно, не всегда был генералом, сменил не одно место службы, но при переездах он мог бросить все, кроме книг и пластинок. Сейчас у нас большая библиотека и очень хороший подбор пластинок. Причем есть книги и пластинки, купленные еще моим дедом задолго до войны, годовые комплекты старых журналов, приложения к довоенному «Огоньку» (именно в этой серии я впервые прочитал Бальзака, Доде, Свифта, Флобера, Мопассана, Золя, Томаса Манна), есть полный (юбилейный) Толстой, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский… Стоит ли перечислять все? Мать и отец были едины в своих вкусах, старались привить хороший (не модный и не престижный, как частенько бывает теперь) вкус Володе и мне, дед по матери — профессор, преподаватель русской истории в вузе — научил меня любить живопись, среди однополчан отца никогда не было карьеристов, гуляк, явных или скрытых солдафонов — все были люди умные, начитанные, умеющие вести интересный разговор, и, вне всякого сомнения, книги, музыка, любовь к живописи совсем не мешали моему отцу и его товарищам хорошо служить. Пусть они и теперь, думал я, помогут ему. До окончания училища и получения назначения сюда с ним был все-таки я. Теперь он совсем одинок.
Да, я получил от отца два письма. В течение ноября. А Рина… Рина по-прежнему молчала, хотя я и послал ей стандартную открыточку к Октябрьскому празднику и собирался послать к Новому году. Если она и теперь не ответит, то… Что? Я не знал что. Наверно, я никогда-никогда больше не напомню ей о себе, уйду в службу, а когда будет возможность, буду писать грустные пейзажи (лучше акварелью) и гулять в лесу под дождем. Я очень люблю грустные пейзажи и шорох дождя.
Зенитчику-ракетчику нужно знать по своей основной специальности много, нужно хорошо изучить свое оружие и свою боевую технику. Кроме того, никогда нельзя забывать, что он — солдат и обязан уметь ходить в строю, владеть ружейными приемами с автоматом, нести службу суточного наряда, в карауле и быть постоянно готовым к встрече «гостей» — кажется, я уже говорил, что так называют у нас нарушителей воздушного пространства.
Работенки мне хватало, если учесть, что я вел еще и группу политзанятий. Но я не жаловался: когда день заполнен, время идет быстрей, для всяких неприятных размышлений его почти не остается, а усталость к концу дня валит с ног. Подумать же у меня всегда было о чем — и не только, как говорится, в личном плане: мой взвод, чаще других работавший с боевой ракетой, заметно отставал по временны́м показателям от соседей. Нагорный, по-моему, тайком торжествовал: он был впереди. Чему я искренне радовался, так это тому, что мои ребята, даже самые молодые и малоопытные, практически совершенно перестали боевой ракеты бояться. Мне иногда очень хотелось, чтобы нас побыстрей подняли и я на деле мог бы доказать, что систематическая замена макета ракеты на тренировках ракетой боевой в итоге приводит к повышению эффективности работы расчетов в условиях реального отражения воздушного налета противника (извините, что так казенно, зато, наверно, понятно). Одним словом, если брать в общем и целом, то все у меня пока шло нормально. Не всегда нравилось мне лишь поведение капитана Лялько. Когда на каком-нибудь совещании или разборе занятий речь заходила о некотором отставании моих расчетов, он обязательно брал слово и начинал меня защищать: во-первых, товарищи, надо учитывать то обстоятельство, что расчеты лейтенанта Игнатьева работают на тренировках с боевой ракетой, а во-вторых, лейтенант Игнатьев командир еще молодой, малоопытный, но трудолюбивый, инициативный, и мы будем надеяться, что в самом недалеком будущем…