И вот опять мелочь — тунеядец. Странно, почему Сычов не призвал к порядку этого самого Лохова?
Ксения Филипповна уходит.
Мне жаль эту женщину, потому что в Бахмачеевской она живет одна. Четверо ее детей с внуками разъехались. Она заготовляет нехитрые крестьянские гостинцы и отсылает им с любой подвернувшейся оказией. Но, с другой стороны, ее отношение ко мне, двадцатидвухлетнему офицеру милиции, как к маленькому, начинает беспокоить меня. Не подорвет ли это мой авторитет?
Звонит телефон.
— Участковый инспектор милиции слушает, — отчеканиваю я.
— Забыла сказать, Дмитрий Александрович… (Я не сразу догадываюсь, что это Ксения Филипповна. Ее голос слышно не в трубке, а через дверь.) Когда вы вчера уезжали в район, к вам тут Ледешко приезжала с жалобой.
— Какая Ледешко?
— Из хутора Крученого. Я пыталась поговорить с ней, да она и слышать не хочет. Вас требует. Говорит, грамотный, разберется. — Ракитина засмеялась. — И приказать может.
— Я был на оперативном совещании в райотделе. А заявление она оставила?
— Нет. Сказала, сама еще придет.
— А какого характера жалоба?
— Насчет быка…
В трубке смешок и замешательство. Потом:
— Вы сами разберетесь. Баба настырная. С ней посерьезней.
— Спасибо.
Через пять минут Ксения Филипповна заглянула ко мне.
— Будут спрашивать, я пошла до почты. Сашка, внучек, школу закончил. Надо поздравить.
— Конечно, Ксения Филипповна. Скажу.
Я видел, как она спустилась с крыльца и пошла на больных ногах через дорогу. И понял, почему насчет Ледешко она звонила: ей было трудно лишний раз выбираться из своего кабинета.
Трудно. Но не для внука.
…Вернулась она скоро. Я, заперев свою комнату, вышел на улицу. Закатил в тень старой груши свой новенький «Урал», еще с заводскими пупырышками на шинах и медленно направился к магазину.
Сычов с приятелем сидели на корточках по обе стороны входа в тир. Сычов напряженно ждал, поздороваюсь я с ним или нет. Я поздоровался. Он медленно поднялся с корточек и протянул руку.
— Осваиваешься, лейтенант?
— Знакомлюсь, — ответил я.
— Ну и как, власть? — расплылся в улыбке парень в майке и сунул мне руку лопаточкой.
— Нормально. — Пришлось поздороваться и с ним.
Им хотелось поговорить. Но я проследовал дальше.
В магазине тускло светила лампочка и стоял аромат хозяйственного мыла, керосина, дешевого одеколона и железа. Здесь торговали всем сразу. — и хлебом, и галантереей, и книгами, и гвоздями, и даже мебелью.
Продавщица Клава Лохова, сухопарая, лет тридцати пяти, с большим ртом и глубокими, как у мужчины, складками возле уголков губ, болтала с двумя девушками. Увидев меня, она приветливо улыбнулась.
Девушки притихли. Стрельнули любопытными взглядами.
Одну из них я знал. Вернее, сразу заприметил из моего окна. Она работала в клубе. В библиотеке. Стройненькая. Ладненькая. Беленькая. Теперь я впервые видел ее так близко. Бог ты мой, и бывают же такие синие глаза! Васильки во ржи…
Клава продолжала говорить. И беленькую называла Ларисой.
Я рассматривал допотопный трехстворчатый шифоньер, большой и пыльный, загородивший окна магазина.
— Берите, товарищ лейтенант. Недорого возьму.
— Пока не требуется, — спокойно ответил я.
— Кур можно держать, — не унималась Клава. — На худой конец — мотоцикл…
Девушки прыснули. Я не знал, что ответить. Похлопал по дверце шкафа и сказал:
— Сколько дерева извели…
— Всю зиму можно топить! — вздохнула Лохова. — Завозят к нам то, что в городе не берут. Разве колхозники хуже городских? Им даже лучшее полагается за хлебушек…
Девушки вышли, и мы остались с продавщицей одни.
— Правильно вы говорите, — подтвердил я.
— А то! — обрадовалась Клава. — Вон, люди недовольные, думают, что я товары сама выбираю…
— Неправда, люди вами довольны, — улыбнулся я. — Всем довольны. Но есть одна загвоздочка…
— Что еще? — насторожилась Клава.
— Вы, я вижу, женщина работящая. А вот муж ваш…
Лицо у Клавы стало суровое. Видимо, не только я говорю ей об этом.
— А что муж? — вспыхнула она. — Что вам мой Тихон сделал плохого?
— Ничего плохого, — сказал я как можно миролюбивее. — Только ведь у нас все работают. В колхозе рук не хватает.
— У вас есть жена?
— Нет, не обзавелся еще.
— Тогда другое дело, — усмехнулась она, как бы говоря, что я ее не пойму. — Может быть, он больше меня вкалывает.
— Это где же?
— Дома; вот где! И обед приготовит, и детей накормит, а у нас их трое. Приду с работы, руки отваливаются, а он на стол соберет, поухаживает.