Я резко обернулся и, зажав чью-то голову, подножкой опрокинул нападающего. Он покатился по полу в ноги завизжавшим девчатам.
Ко мне подскочили станичные и оттащили черноволосого паренька, старающегося попасть в меня ногой…
Вдруг раздался неестественно громкий звук разрываемой ткани, хлопнувший, как выстрел.
То ли у Женьки заговорила совесть, и он полез на помощь станичным, а может быть, случайно оказался в свалке, но карающая десница его отца, каким-то чудом оказавшегося в этот момент в клубе, схватила его за шиворот. И Нассонов-младший вывалился из лопнувшей пополам сорочки на пол. Потом в могучих руках председателя очутился гость сына, сразу сникший и присмиревший…
Мы сидели в маленькой комнатке за сценой, где обычно готовятся к выходу артисты. Нассонов, Коля Катаев, пятеро нарушителей порядка с опущенными головами и я.
Женька коленкой под зад, в прямом, а не в переносном смысле, был отправлен отцом домой.
Геннадий Петрович бросал слова коротко и резко, словно вбивал гвозди:
— Гостям мы всегда рады. Отдыхайте, наслаждайтесь природой. Но если гости ноги на стол — вот бог, а вот порог! Давайте на автобус, и чтобы духу вашего не было! Скажите спасибо — милиция у нас добрая. А то бы ночевать вам сегодня в казенном доме, на нарах.
Ребята с каждой его фразой словно становились меньше ростом.
Один из них, тот, которого я свалил первым, робко произнес:
— Мы не знали, что этот товарищ… гражданин… участковый инспектор.
— И поэтому напились, насвинячили? — ударил кулаком по столу Нассонов. — Подписывайте протокол, что составил товарищ лейтенант, и мотайте на автобус! Сейчас же!
Он вынул деньги и сунул одному из дружков сына. А напоследок так их обругал, что мы с Колей невольно опустили глаза.
Ребята гуськом потянулись из комнатки, прошли по притихшему клубу. Наши, станичные, провожали их уже не злыми, а скорее сочувственными взглядами… Они знали, Нассонов шутить не любит. И пьянства не прощает никому.
Когда мы остались одни, он заговорил первым:
— Ты, Дмитрий Александрович, за Женьку не обессудь… Эх, Женька! Ох, Женька! Ну, погоди…
И вышел своей крепкой, вразвалочку походкой…
…Я шел из клуба домой. Станица тихо спала под пологом темной черной ночи.
Но тихо ли? Сегодняшний вечер в клубе может кончиться кое для кого совсем не весело… Ведь протокол составлен, ему будет дан ход… И все из-за этого проклятого спиртного…
Такова она — моя служба. Я ее выбрал сам.
Интересно, как реагировала Лариса, когда я скручивал распоясавшихся ребят?
Говорят, девушкам нравятся победители…
В воскресенье, троицын день, с утра начали трезвонить церковные колокола.
Я сел на мотоцикл и стал не спеша патрулировать дорогу возле церкви.
Вчера, на оперативном совещании, я получил инструкцию проследить за порядком на дороге и возле церкви во избежание всяких там несчастных случаев.
Потом я поставил свой «Урал» возле церкви и сел боком на сиденье. Отсюда шоссе далеко проглядывалось в обе стороны.
Машин почти не было. Только изредка проедет рейсовый автобус. Шоферы въезжали в станицу медленно, поминутно шипя тормозами и сигналя.
Тягуче тянулось время.
Струился ручеек старушек в белых платочках.
И только после того как церковь опустела и людская толпа растеклась по дорогам и дворам, я, усталый и голодный, поехал домой и тут же завалился спать.
А когда стали тарабанить в дверь и в окно, я не сразу понял: во сне слышу или наяву.
— Товарищ участковый! Товарищ милиционер! Митька Герасимов убийство может совершить!.. Помогите…
Во мне сработала армейская привычка. Я соскочил с постели, как то тревоге, и оделся в считанные секунды.
Мы бежали с пожилой женщиной, которая путалась в длинной ночной сорочке.
Из ее бессвязных криков я понял: она услышала, что сосед, Дмитрий Герасимов, грозится кому-то ружьем. И пьян «до бессамочувствия». А там, в хате, дети…
Я пытался вспомнить лицо Герасимова, но перед глазами почему-то маячил Сычов…
И когда мы добрались до герасимовского двора, который обступили несколько станичников, я понял, почему мне в голову лез Сычов.
Это был тот самый молодой мужик, в белой майке и синих штанах, который частенько захаживал в тир к Сычову с бутылкой.
Я увидел его в проеме освещенного окна, в той самой майке, с двустволкой наперевес.
Он стоял посреди горницы, под самой лампой, чуть-чуть покачиваясь, с сумасшедшими, застывшими глазами…
Перед ним, всхлипывая и причитая, закрывала кого-то собой его жена.