— Понятно. Если не секрет, зачем приехал?
— Для тебя не секрет. Ты должен знать. Понимаешь, ищем одного особо опасного преступника. По делу об убийстве инкассатора. — Михайлов достал из кармана карточку. — Фоторобот, — На меня глядело тяжелое, угрюмое лицо, заросшее бородой до самых глаз. Было что-то мертвое в этом изображении.
— Мы уже проверяли у себя, — сказал я, возвращая снимок. — А как это все было?
— Не знаешь?
— Откуда? Это ведь давно, кажется, случилось. Еще Сычов занимался проверкой в станице.
— Месяца четыре назад. Ехала «Волга» с инкассатором из аэропорта. Крупную сумму взяли. Около четырехсот тысяч. А там есть узкое место на дороге. И когда машина с инкассатором подъехала к этому месту, прямо посреди шоссе стоит микроавтобус «уазик». Ни проехать, ни обогнуть. Шофер с «уазика» возится с колесом. Водитель, что инкассатора вез, вылез, подошел к нему. Тот говорит: «Помоги». И только шофер инкассаторской машины нагнулся, чтобы посмотреть, в чем дело, водитель микроавтобуса его ключом по голове — и в кювет. Решил, наверное, что насмерть. Что там дальше произошло, судить трудно. Но наши ребята оказались на высоте. Как сам понимаешь, погоня, стрельба. Шофер «уазика» в перестрелке был убит. Открыли дверцу автобуса, а в нем — мертвый инкассатор. Деньги же как в воду канули. Но вот в чем дело. Инкассатор был убит двумя выстрелами в грудь. Из другого пистолета, не того, что нашли у водителя автобуса. И еще. Шофер «Волги» остался жив. Он вспомнил, что, когда вышел из своей машины посмотреть, что с «уазиком», к инкассатору подошел какой-то мужчина с бородой. По этим показаниям и составили фоторобот. Предполагается, что он убил инкассатора, перетащил его вместе с напарником в автобус. Но где вылез из «уазика», как исчез с деньгами, неизвестно. Следствие считает, что преступник скрывается где-то здесь, в Краснопартизанском районе. Четыре месяца бьемся. Проверили, перепроверили. До сих пор впустую. Так что ты, пожалуйста, у себя в Баха…
— Бахмачеевской, — подсказал я.
— Получше посмотри.
— Проверю.
Когда мы подходили к воротам милиции, он сказал:
— Не забывай друзей. Будешь у нас — заглядывай. Если что надо, звони. В управление. Или домой.
И дал мне свои телефоны. Служебный и домашний.
Калитка во двор бабки Насти была отворена настежь. Облезлый кабысдох с утра уже спал под кустами, выставив на солнце свой костлявый хребет.
Я на всякий случай легонько стукнул в окно Ларисы. Ее не было. Еще в больнице…
Я вошел в открытую дверь сеней, нарочито громко стуча по полу:
— Разрешите?
Проскрипели половицы, и из своей комнаты выглянула хозяйка.
— Ее нету, нету ее, — замахала она сухой, скрюченной старческой рукой.
Баба Настя, как все глухие, старалась говорить громче обычного.
— Знаю! — тоже почти прокричал я. — К вам пришел, баба Настя.
Она не удивилась.
— Проходи, — засуетилась старушка, трогая на ходу подушку и покрывало на железной кровати, шитво, оставленное на простом, некрашеном столе, одергивая на окнах занавески…
Возле печки была еще лежанка, застланная чище и наряднее, чем кровать. Поверх пестрой накидки из розового муравчатого ситчика лежала выстиранная и выглаженная сатиновая мужская рубашка. Так кладут одежду для сына или мужа в праздничное утро…
В комнате было чисто. Я предполагал иначе. Наверное, из-за неопрятного пса.
Но особенно выделялся угол с лежанкой. Он словно светился чистотой, уютом и уходом.
Бабка Настя молча следила за тем, как я оглядываю хату.
— К Октябрьским собираюсь побелить. Чтоб как у всех… — прошамкала она, словно оправдываясь.
Поддерживая разговор, я кивнул:
— Это правильно. Когда в хате красиво, на душе светлей.
— Не для себя, — махнула рукой старуха.
— Понимаю, — сказал я.
Лариска, значит, скрашивает ей жизнь. Что ж, пожалуй, она правильно сделала, что поселилась у бабки Насти. Старая да молодая…
— Вы в ту ночь ничего не заметили подозрительного? — спросил я.
— Это когда конь убег?
— Да, когда пропал конь. Может, кто посторонний приходил? — подсказал я.
— Да нет, товарищ начальник. Мы живем тихо. Гостей не бывает…
— Значит, в доме были только вы и Лариса, ваша жиличка?
— Да, только свои: Лариса, я и Анатолий.
— А кто такой Анатолий?
— Сын мой. Младшенький.
Я удивился: почему Лариса никогда мне не говорила, что у бабки Насти есть сын?
— А сколько вашему сыну лет?
— Пятнадцать нынче будет, — ласково сказала старушка.
На вид бабке Насте далеко за семьдесят. Но в деревне женщины часто выглядят куда старше, чем в городе. И все же… Угораздило же ее родить под старость! Что ж, бывает. Сестра моей бабушки последнего ребенка родила в сорок девять лет. Мы с моим дядей почти одногодки… Представляю, как бабке Насте трудно его растить. Сама еле ходит.