Ответом ей была приподнятая красивая тонкая бровь.
– Ну, почему я должна терпеть его тиранию? – голос Кейт звенел от возмущения.
– Тиранию?
– Да, мэм. Как будто мало того, что он так убийственно на меня смотрит и скрипит зубами, где бы я ни появилась: и в Олмаксе, и на концертах, и на частных балах. Так он еще выставляет меня – и себя – на посмешище. Как бы я хотела, чтобы он вернулся в Лестершир и оставил меня в покое. Ему нечего мне сказать, кроме того, что я уже слышала… а если и есть, то я не желаю слушать, потому что знаю, что он скажет.
– Вы уверены?
– Да, мэм. Он презирает меня.
– Насколько я понимаю, вы едва ли говорили с моим внуком с тех пор, как покинули Лестершир.
Кейт снова покраснела.
– В этом не было необходимости, – тихо призналась она, – ваш внук ясно дал понять, что думает обо мне. И его поведение с тех пор только подчеркивает это.
Действия Джека приводили Кейт в ужас – он явно считал, что она какая-то беспринципная кокетка, и приехал, чтобы она не скомпрометировала его бабушку. Именно поэтому он с такой злобой смотрел на нее всякий раз, когда она улыбалась или обращалась к любому мужчине, неважно, кому именно. Ясно, что он ни на йоту не доверял ей.
Старая леди какое-то время смотрела на то, как ее юная подопечная нервно теребит бахрому шали.
– И вы не допускаете, что, возможно, ошибаетесь? Молодые люди, и девушки тоже, часто ненамеренно говорят глупости, особенно когда влюблены.
– Влюблены! Нет. Здесь, мэм, вы глубоко заблуждаетесь!
Бахрома порвалась под беспокойными пальцами. Не осознавая этого, Кейт заметалась по комнате.
Леди Кейхилл поднялась с дивана:
– Мое дорогое неразумное дитя, когда вам будет столько же лет, сколько мне сейчас, вы поймете, что молодые люди, особенно такие, как мой внук, не валяют дурака, преследуя девушку повсюду, только чтобы сердито смотреть на нее издали, если серьезно не затронуты их чувства. И только одно чувство способно вызвать такое поведение.
Она подняла руку, предупреждая возражения Кейт.
– Нет, довольно. Тема становится утомительной. Прошу вас подумать о моих словах, но сейчас мы больше не будем об этом говорить. Я собираюсь вздремнуть пару часов, прежде чем готовиться к сегодняшнему балу.
В дверях она задержалась и обернулась:
– Надеюсь, вы знаете, что мой внук будет присутствовать на вечере – Веллингтон почетный гость. Это последнее появление фельдмаршала в свете перед возвращением на Пиренеи.
Глава 17
– Господи, как этойженщине удалось пробраться к порядочным людям? Неужели хозяевам неизвестно, что она предательница и шлюха?
В тесном бальном зале резкое замечание услышали по меньшей мере два десятка человек. Головы повернулись как одна.
– Кого я имею в виду? Конечно, эту девчонку Фарли. Взгляните на нее, танцует, словно так и надо, бесстыжая девица. Да еще и на балу в честь нашего доблестного маркиза Веллингтона! Ну что за нахалка!
Голос постепенно затих, подхваченный охочей до сплетен толпой.
– Эта распутница предала наших храбрых солдат французам, жила как любовница с одним из них! Мне это известно, потому что мой муж находился среди тех, кто ее схватил. Ее отец, наверное, в гробу перевернулся – он, видите ли, был священником. Заметьте, меня всегда удивляло, почему преподобный Фарли никогда даже не смотрел на дочь, должно быть, он догадывался…
Толпа подступила ближе.
Что-то происходило. Кейт ощущала это. Так много взглядов исподтишка и летящий глухой шепот.
– Мисс Фарли, наш танец, полагаю. – Молодой франт склонился над ее рукой и повел на следующий тур. – Вы не слышали, мисс Фарли? Это чудовищно и захватывающе. По-видимому, какая-то распутница выдала себя за леди, хотя всегда шпионила на старину Бони и развлекалась с его офицерами. И она сегодня здесь!– он задумчиво оглядел зал.
Кейт отвернулась, почувствовав тошноту. Позвольте только закончить танец, молилась она беззвучно, тогда удастся незаметно уйти.
Но этому не суждено было сбыться. Перемещаясь в котильоне, Кейт обратила внимание, что ее партер с воодушевлением передает новости остальным. В какой-то момент он запнулся, остановился и в ужасе уставился на Кейт. Потом двинулся дальше, что-то прошептал и продолжил танцевальные па.
Теперь он тщательно отводил глаза, едва дотрагиваясь до партнерши, в жестах засквозило пренебрежение. Музыка все не кончалась. Кейт чувствовала, как ее сковывает лед. Никто на нее не смотрел, никто ее не касался, никто с ней не разговаривал.
Кейт наполнила горечь. Она знала, что все так и будет. По этой причине ей никогда не хотелось вновь появляться в обществе. Будь на то ее воля, она ни за что бы не прошла через подобное унижение снова.
– Сэди, будьте любезны проводить меня к матери. Не думаю, что ей бы понравилось, чтобы меня как-то связывали с изменницей.
Нос высоко задрался, и юная леди прервала танец на полушаге.
Несколько секунд спустя последовательность котильона совсем нарушилась, поскольку каждая дама со стороны Кейт, пылая праведным гневом, покинула танцевальную площадку в сопровождении своего кавалера. Кейт взглянула на партнера с молчаливым призывом. Если бы только он сопроводил ее, она могла бы уйти с достоинством.
Его лицо презрительно скривилось.
– Мой брат был ранен в Саламанке! – прорычал он и пошел прочь.
Кейт, замерев, осталась стоять посреди бального зала. Она знала, что ей следует идти, чтобы скрыться от этих глаз, шепотков и кивков. От ненависти. Отвращения. Жадных сплетен. Но не могла пошевелиться.
Она чувствовала, как оставшиеся танцоры мнутся вокруг, как гудят слухи и домыслы. Музыка смолкла в середине такта, когда оставшиеся пары покинули танцевальную площадку. Создавалось впечатление, будто все сосредоточилось на Кейт. Она видела, что толпа собирается плотной стеной, ощущала сверлящие алчные взгляды скучающих аристократов, жаждущих сенсаций, которые оживили бы их безопасные изнеженные и пресные жизни.
Львы и христиане [53].
Эта мысль придала Кейт силы двигаться. Она повернулась, ища леди Кейхилл, но той нигде не было. Кейт медленно пошла вперед в окружении зевак, пытаясь не обращать внимания на вал направленных на нее щупающих, злобных, презрительных взоров.
Ей нечего стыдиться. Она не даст им насладиться своим унижением. Кейт гордо выпрямила спину. Стоящие вокруг неохотно уступали дорогу. Дамы, которые лишь недавно уверяли ее в дружбе, отворачивались с заледеневшими лицами. Никто не желал встречаться с ней взглядом. Ее сверлили сотни глаз.
– Немногим лучше маркитантки.
– Какая дерзость – вести себя, словно она леди!
И еще один голос, недвусмысленно:
– Шлюха-изменница!
Кейт охватила дрожь. Она ничего не могла с этим поделать – не могла не замечать, презреть эти несправедливые оскорбления, которые кидали ей люди, отказывающиеся даже смотреть на нее. Девушка заставила себя идти, отчаянно надеясь, что ее дрожь незаметна наблюдателям.
Почему зал такой длинный? Еще четыре шага. Три… два…
Сильная рука в черном выскользнула из толпы и втолкнула ее обратно в центр круга.
– Что?…
– Думаю, вы забыли про меня, мисс Фарли, – произнес Джек.
Его голос прорвался сквозь настороженную тишину. Кейт моргнула.
– Мой танец, полагаю. Вы не помните?
Он улыбнулся, глядя в ее растерянное лицо и сопровождая обыденные слова безжалостной хваткой на локте.
– Но…
На виду у всех Кейт не посмела этого произнести: она не обещала ему танец. Джек не танцевал. По крайней мере, с момента своего ранения. Он только прислонялся к стенам и колоннам и молча глазел на нее. Так с чего бы ему вдруг ее разыскивать? Именно теперь, когда весь мир снова против нее и она не хотела ничего, кроме как сбежать. Кейт попыталась вырваться, но майор держал ее слишком крепко.
[53]Damnatio ad bestias ((лат.), букв. «предание зверям»), ad bestias, ad bestie, часто упрощенно – Съедение львами, растерзание львами, точнее – растерзание дикими животными – вид смертной казни в Древнем Риме посредством бросания осужденного на растерзание зверям (часто львам) на цирковой арене. Этот вид казни был позаимствован Римом во II веке до н. э. с Древнего Востока, где аналогичное наказание существовало по меньшей мере с VI века до н. э., и стал излюбленным цирковым зрелищем римлян.
В I-III веках н. э. казнь применялась преимущественно для расправы с ранними христианами (лат. christianos ad leones – «христиан львам»), благодаря чему наряду со смертью на кресте стала одной из самых известных причин мученической кончины христианских святых. С принятием империей христианства практика сохранилась против других преступников и была окончательно отменена лишь в 681 году.
В переносном смысле «бросить на растерзание львам» означает «оставить кого-либо абсолютно неподготовленным в одиночестве среди агрессивных противников, практически без надежды избежать физического или (чаще) морального ущерба».