Девушка. Она стоит у подножия ступенчатой стенки, наблюдая за мной сквозь ограждение. Когда я вздрагиваю, она медленно и осторожно показывает, что у нее в руках пусто, будто я могла напасть.
Она моего возраста. Была его. На ней грязные джинсы и майка на лямках, густые черные волосы заплетены в косу. Ее кожа, должно быть, когда-то была теплого золотисто-коричневого цвета, на пару оттенков темнее, чем моя. Теперь она холодного землистого цвета. Рана, которую я видела утром, всё там же, на плече, — отвратительная и глубокая, лоскут кожи свисает, оголяя сырую плоть. Никакой крови или заражения, просто тёмное красное мясо с бледно-мраморной жировой прослойкой. Густые изогнутые брови защищают от света ее широко распахнутые глаза.
Ее красные глаза. Но не налитые кровью и затуманенные, как у зомби, а ясные и блестящие, цвета ярко-красного сердолика или полевого мака.
У меня перехватывает дыхание:
— Я видела тебя…
Она приподнимает брови — живой жест на мертвенном лице.
— Да-а, этим утром, — голос у неё тихий и скрипучий, но человеческий.
Перед тем как сказать, она переводит дыхание. Прежде казалось, что она и не дышала вовсе.
— Нет. Я видела тебя во сне.
Она улыбается, сверкая белыми зубами:
— Это так романтично, но мы немного торопимся, тебе не кажется? Я даже не знаю твоего имени.
Я краснею. Зомби так не улыбаются. Они не дразнят. Во всяком случае те, которые бродят по ночам вокруг лагерей, плачущие и причитающие, как потерянные дети, — как раз они не заигрывают.
— Ты другая, — шепчу я главным образом самой себе.
Ее улыбка стала шире, обнажив массивные и острые верхние клыки.
— А ты всё ещё не выстрелила в меня, так что, возможно, ты тоже другая.
— Что ты такое? — я снова краснею, бормоча в этот раз заплетающимся языком.
Я застрелила с десяток монстров, так что эти слова были просто грубостью.
— Прости. Я имела в виду…
Мертвая девушка смеется надо мной:
— Меня зовут Натали.
Одной ладонью она упирается в забор.
— Одра.
Я приседаю на корточки, так что мы оказываемся ближе, но я не касаюсь ее руки. Быть может, я и схожу с ума, но я не тупица.
— Что ты там делаешь?
— То же, что делаешь здесь ты: выживаю.
— Ты… голодна?
— Всегда, — ее перекошенная улыбка постепенно исчезает. — Но я больше не ем то, что ешь ты.
Я боялась, что она скажет это.
— Тебе больно, — звучит глупо, учитывая, что она мертва, но при взгляде на ее порез у меня мурашки по коже.
— Это?
Она тычет пальцем в лоскут свисающей кожи. Я поёживаюсь.
— На самом деле, совсем не больно. Скорее чешется. Но я должна избегать микробов.
Она гримасничает, и это ужасает.
— Мне нужно идти, — лепечу я, во рту пересохло. — Не… не говори с остальными. Они не…
— Так беспокоишься, потому что я другая?
— Мне жаль.
Она пожимает плечами:
— Тут нет твоей вины. Спасибо, что не стреляешь в меня.
— Я… пожалуйста.
Это не самый странный разговор, который у меня был со времен конца света, но очень близко к этому.
— Что ты собираешься делать?
Натали делает шаг назад:
— Идти на север.
Я открываю рот от удивления, а она останавливается в нерешительности.
— Это тебе тоже приснилось, да?
Прежде чем я успеваю ответить, кто-то зовет меня по имени. Я оборачиваюсь и вижу Джеффа, который уже прошел половину двора. Когда я оглядываюсь, Натали уже исчезла.
— В чём дело? — спрашивает Джефф, когда я тороплюсь навстречу ему, старательно пытаясь не показать этого.
— Кошка. На вид здоровая, но она убежала.
Джефф сочувственно хмурится. Его рубашка промокла, а в чёрном облаке волос были хлопья пены.
— Мне жаль, Од. Ты же знаешь, мы не можем держать домашних животных.
— Знаю. Я просто скучаю по старому коту.
Он хлопает меня по плечу:
— Да. Иди постирай одежду, детка. Не хотим же мы дурно пахнуть перед нашими гостями.
Я не оглядываюсь, пока мы идём домой. Не открываю окно. Но когда этой ночью я вижу сон, то он о красных глазах.
Остальные прибывают до полуночи следующего дня. Я стою на башенке вместе с Ником и Эмбер, наблюдая за приездом, и размахиваю голубым флагом, означающим, что все чисто.
Трудно выглядеть крутым, когда едешь на велосипеде, но благодаря цепям и разрисованным курткам Черепам это удается. Позади них вверх по холму на велосипедах едут Призраки, все в черном, как обычно. Иногда мы смеемся над выбором цвета, но должна признать, что выглядят они довольно впечатляюще.
В этот раз Черепа прислали шестерых, пятеро от Призраков, итого число временное житеелй замка увеличилось до восемнадцати. Примерно десять процентов от нынешнего населения города. Математика никогда меня настолько не угнетала.
Встреча банд подразумевает подарки. Наши гости принесли печенье, в термопакете всё еще теплые тортильи, две бутылки вина, мешок пряжи, две упаковки пальчиковых батареек по десять штук в каждой и набор ножей высшего качества. Мы одариваем их свежими овощами, кожаной курткой, авторучкой с запасным стержнем и чернильницей, парой пледов, которые связали мы с Кайлой, и игрушечным медвежонком — «зомби», всё еще в фабричной упаковке. Быть может, это и не смешно, но мне кажется это довольно милым. Кэт, главная из Призраков, воркует над ним, словно это младенец, и крепко обнимает Кайлу. У нас иссякли запасы еды, одежды и предметов обихода, но у Кэт, казалось, никогда не закончится подводка для глаз и краска для волос. Начинаются обнимашки и фразы: «Отлично выглядишь!», а парни обмениваются крепкими рукопожатиями.
Обычно мы тянем жребий, чтобы выяснить, кто идет на собрание, а кто стоит в дозоре, но сегодня все по-другому. Марисела, главная у Черепов, попросила всех девушек присоединиться к ним, а парней подождать снаружи. Джефф недовольно хмурится, а Ник приподнимает брови, но никто не спорит с ней — она умеет готовить тортилью. Я сижу в самом конце рядом с Эмбер, стараясь не чувствовать себя так, словно у меня на лбу написано: «Побраталась с врагом».
— У Лупе родился ребенок, — сообщает нам Марисела, после того как мы расположились на кухне, поделив на всех кофе и печенье.
— Мальчик. Она назвала его Карлосом, в честь отца.
Карлос-старший умер шесть месяцев назад, поэтому поздравления с оттенком печали. Марисела принимает их как счастливая бабушка. Ей нет еще и сорока, но ее индейское лицо покрыто морщинами, а волосы уже поседели.
— Здесь мы подошли к моей главной тревоге, — продолжает она. — Я немного обсудила её с Кэт, но это касается всех. Нам нужны дети, иначе мы никогда не восстановимся.
Я дрожу, несмотря на жар, заполнивший кухню. Эмбер рядом со мной вздрагивает тоже. От одной только мысли у меня сводит желудок. Она бы не стала так говорить, если бы видела Мишель. Или стала бы. Марисела сполна хлебнула горя. У нее была дочь, прежде. Я не знала, что случилось, и, кроме того, она права.
— Нам нужно больше ресурсов для детей, — произносит Кайла. — Больше охраны.
Марисела кивает.
— Мои люди уже работают над этим для Карлоса. Благодаря детям мы станем развиваться. Легко отмахнуться, сказать, что, возможно, я решусь в следующем году. А потом пройдет еще десять лет и половина из нас будут мертвы. Если мы хотим здесь выжить, отстроиться, это должно случиться.
С минуту Кайла ничего не отвечала, ее плечи ссутулились.
— Я пыталась. Точнее, я и Джефф. Последние шесть месяцев. Я знаю, это не так долго, но… Я пыталась.
Я с недовольным видом откинулась назад, услышав такие новости. Эмбер потрясена новостью. Приятно знать, что я не единственная Сирота, у которой есть секреты.
Марисела кивает, и ее темные глаза сощурились в знак сочувствия.
— Дай себе время. Это не только твое бремя.
Она окидывает взглядом комнату, и я пытаюсь не отклониться от ее пристального взгляда.
— Это не должно быть ничьим бременем, — ответила Кайла, уловив этот взгляд. — Я хочу ребенка. Эмбер — нет, а Одра еще слишком юна.