Этого я и боялась. Слухи о девочках в «Колыбели». Я никогда никого не знала, кто побывал в «Колыбели». Никого. Куда они ушли после рождения ребенка? Почему не вернулись домой?
Я потянулась к нему, но не смогла найти в темноте. Тут не было светового загрязнения, подсветки от витрин магазинов, не было жужжания вышек. Ничего, кроме ветра, наших голосов, ужасных слов, которые мы смогли в итоге произнести.
— Мои родители целую вечность пытались выяснить, что с ней случилось, и у них теперь много разных историй. Что ее перевели в клинику на другом конце страны. Что она решила стать агентом «Колыбели» и что сменила имя, пытаясь скрыть свой позор. А еще она якобы просила и получила свободу, и теперь не хочет иметь ничего общего с родителями, которые не смогли воспитать ее достаточно хорошо, научить важности воздержания. Что она сбежала из учреждения и теперь в бегах. Что она… умерла при родах. Родители наняли детективов, наняли адвокатов, но не смогли получить четкого ответа. Разумеется, и о судьбе ребенка им ничего не сказали.
Вот почему я не могла позволить Эмили уйти в «Колыбель». Я не могла рисковать тем, что потеряю ее. Только не снова.
— Вот так они задолжали Найденышам. С тех пор мы обманываем их.
Теперь Скотт подошел близко. Так близко, что я слышала его дыхание, чувствовала его тепло.
— Мы не знаем, что случилось с Гвен. Но мы можем попытаться, чтобы этого не случилось с Эмили.
— Да, но что нам делать сейчас? — прошептала я.
Я повернулась туда, где в этой темноте предположительно было его лицо.
— Ты точно с ума сошел, раз помогаешь нам. Ты же знал заранее об опасности. Ты мог бы сбежать.
— Нет, я не мог.
— Нет, мог, — настаивала я. — Я даже фамилии твоей не знаю. Если бы «Колыбель» поймала нас или даже если бы мы сдались, тебя бы они никогда не нашли.
— Нет, — повторил он. — Я не мог.
На какое-то мгновение умолк даже сам лес, слова Скотта заглушили всё: ветер, шуршание листьев, звук нашего дыхания и бег крови в моих венах. Я нащупала его руки в темноте, но было совсем не важно, что никто из нас ничего не видел, потому что я знала, что Скотту никогда не нужны были глаза, чтобы в любой момент разглядеть меня. Я могла прибавить хоть двадцать килограммов, быть одетой в точности как моя сестра — даже наша мама иногда нас путала, — но Скотт всегда знал, кто есть кто.
— Сегодня я приехал не из-за Эмили, — сказал он, склонив голову ко мне. — Я приехал за тобой.
Даже если вы скрупулезно выполняете все пункты плана, вы можете быть удивлены, куда в конечном итоге они вас приведут. Я могла бы вам рассказать о каждом шаге следующего месяца. Могла бы рассказать об этой первой ночи, когда сидела у огня, а Скотт держал мои руки в своих, таких теплых и ободряющих. Я могла бы рассказать, как не спала той ночью, — не от волнения, найдет нас полиция или нет (а стоило бы бояться), а потому, что мое сердце билось так сильно в груди, что я не могла расслабиться. Могла бы рассказать о днях, проведенных в попытках найти безопасное место для Эмили, или в заботе о ее здоровье, или как оставаться на шаг впереди от полиции. Я могла бы рассказать, насколько тщательно я сосредотачивалась на первостепенных задачах, как я никогда не теряла головы, как Скотт успокаивал Эмили, как заставлял нас двигаться вперед, как мы обе говорили, что помогаем друг другу выдержать всё это.
Вместо этого я расскажу, как мы обе ошибались.
Скотт все ещё не вернулся с разведки. Мы уже неделю жили в летнем домике на берегу озера. Была зима, и семья, которой принадлежал дом, вряд ли приедет сюда, чтобы месить грязь или блуждать в тумане. Я подумала, что Эмили задремала, и присела у окна, выходящего на подъездную дорогу к нашему убежищу. Кружка с чаем остывала в руках, пока я ждала возвращения Скотта.
Но тут я увидела Эмили, которая с трудом тащилась вверх по дороге, ее походка вперевалку, характерная для беременных, безошибочно угадывалась даже с такого расстояния. Казалось, что пальто, слишком маленькое для нее, сейчас треснет. Мы уже никак не смогли бы скрыть ее живот. Даже если бы я поправилась еще сильнее, все равно не смогла бы походить на неё.
Я встретила ее в дверях, закипая от злости.
— Что ты там делаешь? — закричала я. — Ты была внизу на главной дороге? Что, если кто-то увидел тебя?
— Успокойся, сестренка.
Эмили слегка запыхалась. У нее все эти дни была одышка.
— Мы можем снова поменяться. Я спрячусь, если кто-нибудь явится в дом. Одну толстушку не отличишь от другой в такую погоду.
— Наши лица в каждом выпуске новостей — сказала я, — нам слишком опасно выходить наружу.
— Вот именно. — Она протиснулась мимо меня и зашла внутрь, где начала развязывать шарф и расстегивать пальто. — Мы все это затеяли не для того, чтобы прятаться, и больше не можем бежать.
— Это кто так говорит? — ответила я.
— Ребенок. — Эмили повернулась ко мне. — Я не буду вечно беременной.
— Мы разберемся с этим.
— Я уже разобралась, — сказала она. — Я связалась с Брукнерами. Они все еще хотят ребенка.
— Ты… что? — Я захлопнула дверь, словно это могло каким-то образом обезопасить нас. — Ты связалась с ними? А вдруг они заодно с «Колыбелью»? Ты нас всех подвергаешь опасности!
— Мы уже в опасности, — парировала она. Голос её звучал так спокойно. — Все мы, и что важно, ребенок тоже. — Она снова погладила свой живот. — Я думала об этом. Мы в бегах уже несколько недель. И если меня все равно поймают, мне не хотелось бы отдавать своего ребенка «Колыбели», а если я так и буду вечно в бегах, то мне не хотелось бы, чтобы он рос вот так. Попытать удачи с Брукнерами — наш единственный шанс.
Я открыла рот, чтобы возразить, наорать, не согласиться, но я не могла сказать ни слова. Эмили была права. Пока мы со Скоттом пытались решить, как нам прикрыть свои задницы, она думала о том члене нашей компании, который пока не мог говорить сам за себя.
— Откуда ты знаешь, что можешь доверять им? — спросила я вместо этого.
— Я и не знаю, — она посмотрела в окно и на какое-то время замолчала, прежде чем продолжить: — Я имею в виду, что не уверена по поводу «Колыбели» и насчёт нас. Но знаю, что могу доверить им ребенка. Они хотят этого малыша. Хотят для себя. — Она повернулась ко мне. — И я тоже хочу, чтобы он был у них.
Я посмотрела на нее, в лицо, которое знала лучше всех в этом мире. На человека, которого я с момента моего рождения любила сильнее всех. Всё, чему меня научили верить, — это то, что Эмили не могла позаботиться о себе; что она не знала, что было правильным, а что нет; что ей нельзя было доверять, так как она оплошала в первостепенном для девушки деле — блюсти свое тело.
Но что, если все это было неправдой? Я всегда думала, что поступаю правильно, но я раньше никогда не чувствовала себя так хорошо, с тех пор как начала нарушать правила ради безопасности Эмили. И даже сейчас, когда мой разумный, практичный инстинкт, которым я всегда гордилась, твердил мне, что план Эмили опасен, существовало нечто большее, сильное, говорящее, что план Эмили был хорош.
Я услышала скрип щебёнки снаружи. Скотт возвращался. Эмили все еще смотрела на меня, ожидая вердикта. Как будто он был ей нужен. В конце-концов, разве ей не было позволено делать со своим телом и ребенком то, что она хотела?
Я открыла рот, чтобы поддержать ее, но Скотт появился в дверях.
— Новый выпуск новостей, — сказал он без предисловий, — Вы не поверите.
Надзирательница Стриктер стала почти неузнаваемой. Ее волосы были распущены и каскадом волн лежали на плечах. Яркая красная помада покрывала морщинистую складку рта. Она выглядела на десять лет моложе. И она плакала.
— Я должна была понять, что что-то было не так, — сказала она, вытирая глаза носовым платком. — Обычно она не такая.