— Хорошо, капитан.
Близилась полночь. Сквозь рваные облака время от времени показывался месяц. На лугу перед монастырем паслись лошади, а вдоль ограды расхаживал взад-вперед Петр, напряженно вслушиваясь в ночные шорохи. За спиной у него торчало длинное ружье, предназначенное для охоты на медведей.
В полночь заговорщики один за другим покинули келью и, вскочив на коней, быстро исчезли в различных направлениях, поглощаемые ночным мраком.
В келье остались только отец Сергий и капитан Мамарчев.
НОЧЬ ПРЕДАТЕЛЬСТВА
В ночную пору, когда члены генерального штаба разъезжались по местам, чтобы в нужный момент начать восстание, молодой еленский чорбаджия Йордан Кисьов пробирался в Тырново, к греческому митрополиту Иллариону Критскому.
Было уже за полночь. Над городом царила тишина. На кривых улочках с булыжной мостовой не было ни души. Ни христиане, ни мусульмане не подозревали, что эта «страстная неделя» готовит им событие, которое потрясет весь город.
Йордан Кисьов, крадучись, шел по пустынной темной улочке к дому владыки, трусливо озираясь по сторонам, — ему казалось, что его непременно кто-нибудь увидит. В доме митрополита знали о том, что он придет. Поэтому не успел он показаться, как перед ним раскрылись большие железные ворота. Торопливо поднявшись по мраморной лестнице, растерянный чорбаджия оказался в большой полуосвещенной прихожей. Вскоре явился монах и ввел его в покои.
Илларион Критский, низкорослый жирный человечек в ночном колпаке, с которого свисала кисточка, встретил «раба божия» Йордана весьма сдержанно.
Припав к стопам владыки, Йордан поцеловал его золотые туфли. Митрополит трижды благословил его и сказал:
— Встань, Йордан!
Тот встал.
— По какому делу бог прислал тебя ко мне?
— Святой отец, — начал с растерянным видом чорбаджия. — Я таю в душе грех, который давно хочу исповедовать перед вашим высокопреосвященством.
Владыка сделал строгое лицо.
— Говори, Йордан!
Йордан снова пал перед ним на колени и, ссутулившись, стал рассказывать все, что знал про заговор. Митрополит глаза вытаращил от изумления.
— И это правда, что ты говоришь, Йордан?
— Все, от начала до конца, святой отец!
— Клянешься?
— Клянусь, ваше высокопреосвященство.
— Целуй крест!
Йордан встал и ткнулся губами в поднесенный владыкой золотой крест.
— Скажи еще раз, Йордан, ты правду говоришь? Может, тебе только показалось, что против государства готовится бунт?
— Я говорю чистую правду, святой отец!
— Повтори трижды!
— Я говорю чистую правду! — трижды повторил бледный, обезумевший от страха чорбаджия.
— Йордан, — перевел дыхание владыка, — отныне нам не знать ни сна, ни покоя до тех пор, пока мы не побываем у аянина и не сообщим ему обо всем, что ты рассказал мне. Приготовься повторить при нем все, что я от тебя слышал. Исчадия адовы должны быть пойманы и преданы суду еще до рассвета!
Йордан молчал.
— Ежели мы сейчас же не сообщим об этом, — продолжал владыка, — то вместо заговорщиков нас с тобой вздернут на виселице. Запомни это, Йордан!
Илларион стукнул своим жезлом, и в покои вошел высокий смирный монах, встречавший Йордана.
— Иероним, — обратился к нему митрополит, — приготовь коляску и зажги фонари!
Монах поклонился и бесшумно вышел.
Владыка встал со своего кресла и удалился в соседнюю комнату, где двое служек стали одевать его в дорогу. Йордан терпеливо ждал в прихожей.
В это время над палатами аянина царил мир и покой. Стоявший у ворот заптия еще издали заметил коляску владыки с зажженными фонарями.
Что случилось?
Подъехав к воротам, коляска остановилась.
— Стражник, — крикнул кучер, — ступай сообщи аянину, своему господарю, что к нему пожаловал его высокопреосвященство митрополит Илларион Критский по неотложному делу государственной важности!
Заптия поклонился и пошел по притихшему двору докладывать главному ночному стражу.
Хаким-эфенди давным-давно спал под роскошным шелковым балдахином.
— Паша-эфенди! — воскликнул главный страж. — Проснись, паша-эфенди!
Аянин засопел и раскрыл глаза.
— Что случилось?
— Митрополит приехал, паша-эфенди. Хочет поговорить с вашей светлостью по очень важному государственному делу.
Главный ночной сторож, низко поклонившись, отступил назад.
Хаким-эфенди тотчас же встал. Под ногами этого рослого, тучного турка прогнулись половицы.