Когда отряд заптиев достиг вершины холма, капитан Мамарчев обернулся и в последний раз поглядел на монастырь. Ветер донес до его слуха скорбный звон клепала.
— Кто бы это мог звонить? — спросил отец Сергий, тоже обернувшийся на мгновение в ту сторону.
— Есть еще, отче, живые болгары, — сказал ему в ответ капитан Мамарчев. — Болгария живет!
От монастыря по-прежнему доносился протяжный и скорбный звон.
СТРАШНЫЙ СУД
Гляжу, из другой камеры выводят Велчо, он весь пожелтел и едва передвигает ноги. Я обмер при виде его. Велчо прошел мимо, не заметив меня. Это была наша последняя встреча.
Приказ Хакима-эфенди был выполнен молниеносно. Еще до того как наступил рассвет, турки арестовали Велчо Стекольщика и Колю Гайтанджию — обоих забрали из дому; учителя Андона схватили в греческой школе, а Митю Софиянца — в Преображенском монастыре. В течение одной ночи были пойманы почти все заговорщики. Один лишь Йордан Борода, поняв, что заговор раскрыт, бежал из дому и скрылся в окрестностях Елены, в виноградниках, но вскоре и его нашли, связали и доставили в Тырново.
Тырновская тюрьма была полна. По всему городу разнеслась молва, что пойманы опасные преступники, помышлявшие свергнуть власть. И как всегда бывает в подобных случаях, одни радовались, другие плакали. Турки радовались, а убитые горем болгары, запершись в своих домах, не смели выглянуть в окно.
Велчо Стекольщик и капитан Мамарчев были брошены в одиночные камеры и содержались отдельно от других заговорщиков. Они были объявлены главными врагами, поэтому Хаким-эфенди приказал держать их под строжайшим надзором — пичужка не должна была пролететь над зданием тюрьмы.
Аянин с участием каймакама[51] и заптиев приступил к допросу арестованных. Его бесило, приводило в ярость то, что прежде он оказывал этим людям особое доверие.
— Вот и полагайся на них! — пыхтел возмущенный турок.
Весь день и всю ночь палачи Хакима-эфенди трудились не покладая рук.
Велчо несколько раз уволакивали в подвал, но, как его ни мучили, он категорически отрицал, что готовил бунт против империи и что он — глава заговорщиков. Палачи надевали ему на руки и на ноги раскаленные запястья, вырывали волосы, ногти, взгромождали на него тяжести, подвешивали на крюке… Но так и не добились признания. Велчо никого не выдал.
Таким же пыткам подвергли отца Сергия и всех прочих заговорщиков. Одного капитана Мамарчева не посмели мучить, поскольку он был русский офицер.
В пятницу утром Хаким-эфенди созвал чрезвычайный суд для рассмотрения дела об антигосударственном заговоре. Аянин торопился скорее вынести приговор — он боялся, как бы не вспыхнул бунт. Чтобы произвести на райю ошеломляющее впечатление, приговор должен быть неожиданным и страшным.
Ранним утром подсудимых, закованных в кандалы, доставили в конак, где заседал меджлис.[52] Никто из посторонних на заседание суда не был допущен. В состав суда, кроме аянина Хакима-эфенди, входили кадий,[53] муфтий, митрополит Илларион Критский и какой-то турецкий чиновник, прибывший из Стамбула собирать налоги. Голые стены длинной, узкой комнаты были побелены известью. Судьи разместились в глубиие ее, па подмостках. В центре восседал Хаким-эфенди. После бессонпой ночи он осунулся и казался усталым. У митрополита Иллариона Критского, который явился сюда в новой шелковой рясе с золотым крестом на груди, тоже был озабоченный и тревожный вид — ведь среди заговорщиков оказался и учитель Андон Никопит, его приемный сын, учительствовавший в школе. И митрополит и Хаким-эфенди чувствовали себя обманутыми и одураченными! Только у муфтия, у кадия да у чиновника из Стамбула был в это утро веселый вид — за свое усердие они должны были получить солидное вознаграждение.
Как только на пестром ковре разместился весь состав суда, Хаким-эфенди, хлопнув в ладоши, дал знак привести арестантов. Через небольшую сводчатую дверь в комнату один за другим вошли преступники, посягнувшие на турецкое государство. По деревянному полу гремели их кандалы. Велчо Атанасов был закован в двойную цепь. У капитана Мамарчева в оковах были только руки. Истощенные, измученные пытками, они шли медленно, ссутулившись. Отец Сергий припадал на одну ногу, после того как во время пыток его жгли каленым железом.