Хаким-эфенди хлопнул в ладоши:
— Уберите его с глаз моих!
На капитана Мамарчева набросились двое заптиев, однако это его ничуть не смутило, и он продолжал еще более дерзко:
— Рано или поздно болгарский народ будет освобожден, Хаким-эфенди! И тогда я вам не позавидую.
— Московцы его освободят, да? — вмешался молчавший до сих пор митрополит.
— Болгары сами освободятся, как освободился греческий народ, как освободились многие другие народы. Наступает век свободы народов!.. А тебе, греческому митрополиту, не к лицу находиться тут и судить христиан. Таких, как ты, ненавидит и проклинает весь наш народ! И бог не простит тебя!
— Цыц! — встрепенулся владыка, услышав слова о грозящей ему божьей каре. — Я не виновен.
— Ты виновен, — продолжал капитан Мамарчев. — Мы скоро уйдем отсюда, но тебе и предателю несдобровать ни на этом, ни на том свете!
— Хаким-эфенди, Хаким-эфенди! — взмолился владыка. — Что он говорит, этот гяур? Остановите его!
Заптии потащили капитана назад, но он не останавливался; остановить его было не так легко.
— С предателями мы расквитаемся. Мы их отыщем, где бы они ни спрятались… Болгария живет! Она не забудет, кто предал ее сынов!
Затем судьи удалились в соседнюю комнату, чтобы решить судьбу подсудимых.
Хаким-эфенди предложил всех их подвергнуть смертной казни через повешение.
Судьи с этим согласились.
Один только митрополит Илларион стал возражать, заступаясь за учителя Андона Никопита.
— Паша-эфенди, — умолял он, — прости моего учителишку. Предоставь мне самому спустить с него шкуру. Он ведь еще глуп, вот и запутался… Давайте лучше отправим его в заточение в Анатолию. Пускай он там оставит свои кости. Пускай мучается и оплакивает свои дни.
— Это твой человек? — спросил Хаким-эфенди.
— Мой, покарай его господь!
— Ладно, раз так, отправим его в заточение.
Владыка облегченно вздохнул.
— И еще об одном буду просить, паша-эфенди: не надо посылать на виселицу игумена Плаковского монастыря — грех, чтоб священник висел на виселице. Пускай он сгниет в тюрьме. Он и без того уже не похож на человека. Весь в ранах — больше года ему не протянуть…
Хаким-эфенди нахмурился:
— Так и вешать некого будет.
— Будет кого, паша-эфенди, еще шесть душ остается: Велчо Стекольщик, Никола Гайтанджия, мастер Митю, Йордан Борода, Иванаки Скорняк и Георгий Станчев из Трявиы.
— А что ты скажешь про московского гяура? Будем его вешать?
Митрополит замолчал..
Хаким-эфенди обратился к остальным судьям:
— Как вы считаете?
— На виселицу его! — ответили судьи.
— А что скажет русский царь? Не объявит он войну султану? Слышали, что он тут говорил? Европой нас пугает.
— Отправьте его в Стамбул, паша-эфенди, — вмешался владыка. — Пускай там и решают. От греха подальше, а то потом нам не оправдаться перед султаном!
Хаким-эфенди задумался.
— Ты прав, — сказал он наконец. — Капитан Мамарчев — иностранный подданный, пускай его в Стамбуле судят… А остальных — на виселицу!
— Мы согласны! — ответили судьи.
И в тот же день заговорщикам был объявлен приговор.
У ГОРОДСКИХ ВОРОТ
Рано на зорьке душманы вывели их и погнали, вешать погнали на площадь.
В субботу утром, в канун пасхи 1835 года, пятерых приговоренных к смертной казни— Велчо Атанасова Стекольщика, Николу Гайтанджию, мастера Димитра Софиянца, Йордана Бороду и Иванаки Йонкова Скорняка — вывели из тюрьмы и погнали к месту, где были установлены виселицы.
Обычно в этот базарный день в город стекалось множество народу. Хаким-эфенди решил поставить виселицу у обоих городских ворот — у восточных и западных, — а также на Баждарлыке, на самой людной тырновской площади.
Велчо Атанасова погнали к Баждарлыку — здесь большие лавки, трактиры и цирюльни собирали толпы людей.
Димитра Софиянца, который строил красивые дома и церкви, отвели к Дервенту, куда стекался народ из нижних сел.
Николу Гайтанджию и Йордана Бороду погнали на Марино поле, к западным воротам, через которые в город шли горцы.
Для Иванаки Йонкова не стали сооружать виселицу, так как его потребовал к себе на допрос в Видин тамошний правитель округа Хусейн-паша. Из Видина Иванаки погнали в Ловеч, где и повесили. А Георгий Станчев из Трявны был повешен позже в его родном городе.