Оказавшись среди этого унылого нагромождения камня и глины, потерянного среди безбрежной пустыни, капитан Мамарчев горестно вздохнул. Впервые за столькие годы своей бурной жизни он со страхом подумал о смерти. Он не побоялся бы умереть от пули или от сабли. А вот здесь смерть пугала его, потому что, оказавшись в этом забытом богом месте, он сделался как бы ее пленником.
Когда караван подъехал к городским воротам, старший конвойный предъявил выданные ему в Стамбуле документы. Ленивый стражник долго разглядывал султанский фирман, пока наконец осилил его содержание:
«Русский капитан имеет право носить саблю и офицерскую форму…»
Подняв на Мамарчева глаза, стражник поклонился. Затем он раскрыл широкие городские ворота, и караван вошел в Конью. Теперь верблюды медленно тащились по узкой пыльной улочке.
Капитан Мамарчев глядел по сторонам, и у него сердце сжималось от боли. За караваном бежала ватага оборванных чумазых ребятишек, они что-то кричали. По их грустным глазам и вытянутым вперед ручонкам, тонким и черным, словно обуглившиеся палочки, капитан Мамарчев понял, что они просят милостыню. Казалось, их не счесть, этих детей Коньи: они сбегались со всех переулков, их становилось все больше и больше. Капитан Мамарчев достал кошелек, чтобы бросить им какую-нибудь мелочишку, но у него не оказалось ни гроша. Сочувственно поглядев на детей, он пожал плечами и поехал дальше.
— Капитан, — обратился к нему главный конвоир. — Ты со своим милосердием в Конье долго не проживешь.
— Почему?
— Потому что это город нищих. Когда аллах задумал сделать людей бедняками, он пришел в Конью, чтобы взять образец… Так что ты особенно не сокрушайся, если не можешь бросить им подаяния. А ежели у тебя найдется лишний пятак, ты лучше нам его отдай. К чему он этим голодным оборванцам, им не привыкать к голодухе.
Стукнув по бокам верблюда, капитан Мамарчев поехал вперед, чтобы не слышать этого султанского холуя, который попрошайничал не хуже нищих.
Чем больше караван углублялся в город, тем многочисленней становилась следовавшая за ним толпа. Среди малолетних оборванцев стали появляться и взрослые нищие. С любопытством разглядывая Мамарчева, они спрашивали главного конвоира:
— Что это за гяур такой?
— Капитенен. Москов-гяур.
— Ох несчастный! Зачем вы его пригнали в наш священный город? Чтоб он осквернил наши мечети? Пускай бы лучше подыхал в пустыне! Взяли бы и оставили его там на съедение шакалам.
— Этого султан не велел делать.
Так капитана Мамарчева встретила Конья. Его сослали в этот город бессрочно.
За ним было сохранено право носить офицерскую форму, саблю и ездить верхом на коне. Кроме того, городская управа была обязана ежемесячно платить ему пособие в размере пятисот грошей.
Первое время Мамарчев обрадовался было этой кажущейся свободе, но прошло несколько месяцев, и его охватила страшная тоска по родине. Ему не разрешали выходить за черту города. Жил он среди фанатически настроенных мусульман, питавших к христианам лютую ненависть. Когда он проходил мимо, они оборачивались в его сторону и в приступе некоей мистической экзальтации начинали плеваться.
Вскоре по прибытии в Конью Мамарчев послал жене письмо, в котором, ничего не скрывая, подробно рассказал о своей горькой участи:
У меня такое чувство, будто я попал на край света — ни близких, ни знакомых, даже родной речи не услышишь. Ночи напролет лежу на спине с раскрытыми глазами, охваченный страшной бессонницей, гляжу на месяц и звезды, освещающие эту каменистую пустыню, и думаю о вас, о родных Балканах, о наших лесах и рощах, о людях — обо всем, чего прежде не замечал… Сердце сжимается от боли, порой готов громко заплакать, как малое дитя… Но кто меня услышит? Кто придет мне на помощь? На мой стон отвечают одни только шакалы своим ночным воем да птицы, прячущиеся в руинах…
Спустя несколько месяцев он получил ответ на свое письмо. Принес его стражник, охраняющий городские ворота.
Мамарчев дрожащими руками вскрыл хранившееся под несколькими печатями послание, нашедшее его после долгих странствий, и принялся читать:
Милый дядя, наконец-то после долгих мук и терзаний мы получили твое прелюбезное письмо и поняли, где ты теперь и какие печальные выпали на твою долю испытания…
Письмо было написано па чистом болгарском языке красивыми церковнославянскими буквами. Мамарчев жадно вчитывался в звонкую родную речь, которая вливалась в его сердце, словно прозрачный горный ручей, и едва сдерживал волнение. Наконец-то письмо с родной сторонки! Письмо из Болгарии! Писал его Сыби, сын Русы и Стойко Поповича. Когда он успел вырасти? Когда научился так красиво и умно писать?