Из письма следовало, что жена Мамарчева, Рада, и маленькая дочурка Марин давно покинули Силистру и живут теперь у Стойко Поповича; что они намерены в скором времени поехать в Стамбул, к Стефанаки Богороди, чтобы попросить его о помощи и ходатайстве перед султаном; а если это ни к чему не приведет, то опи приедут к нему в Коныо и разделят с ним горькую участь изгнанника…
Мамарчев долго читал и перечитывал письмо Сыби и плакал от радости. Не перевелись еще настоящие болгары! Есть еще патриоты, есть кому постоять за правду! Болгария живет! Ему казалось, будто он слышал голос родины, видел ее образ, каким он сохранился в его сердце.
Капитан Мамарчев всей душой радовался тому, что к нему приедут и будут жить вместе с ним его близкие, но в то же время им все больше овладевало беспокойство. «Как же они будут тут жить? — спрашивал он себя. — Что за жизнь будет у них среди этой пустыни? Я привык и к более суровым испытаниям и невзгодам, а каково им? Разве смогут они переносить здешнюю жару, болезни и грязь?» Он даже собирался написать им, чтобы они не ехали к нему, не подозревая, что Рада с Марией, сопровождаемые молодым Раковским, уже подъезжали к Стамбулу.
Турецкие власти не пустили молодого болгарина в Конью. Рада с Марией были вынуждены одни следовать дальше.
Однажды вечером, едва успело зайти солнце — над пустыней еще виднелись его багровые отблески, — к стенам Коньи, к ее широким воротам, подъехал усталый караван. Прибывшие с ним, сплошь усыпанные дорожной пылью люди покрыли огромный путь. В людском гомоне, заглушаемом ревом верблюдов, послышалась болгарская речь:
— Папка! Папка!
И только одному человеку здесь были понятны эти слова, этот детский возглас — капитану Георгию Мамарчеву.
Он с нетерпением ждал по другую сторону ворот, издали улыбаясь жене и дочке, у которых стража проверяла документы.
— Наконец-то мы снова вместе! — с замиранием говорили все трое, заключая друг друга в объятия.
Встретив дорогих гостей, капитан Мамарчев предложил им скорее идти к нему: надо же было устроить их, пока не стемнело.
СНОВА ВМЕСТЕ
Жизнь в Копье текла мучительно медленно. Дни чередовались однообразно и скучно, словно зерна четок; они были похожи один на другой как две капли воды, и казалось, им не будет конца.
В первые месяцы после приезда семьи Мамарчев с особым волнением выслушивал рассказы о родной стороне, о близких и друзьях, которые его не забыли. Оказалось, Радой уже закончил Петербургское военное училище и в русском мундире приезжал в Силистру. А Станчо Медвежатников по-прежнему находится на военной службе, теперь он живет в Одессе, у него многочисленное семейство, и он очень счастлив. Узнал Георгий кое-что и о жизни переселенцев в Бессарабии, Молдове и Валахии. Как выяснилось, одни из них до сих пор остаются на положении бездомных кочевников, скитаясь по валашским селам; другие живут впроголодь, оттого что лишены своего клочка земли; третьи день и ночь мечтают вернуться в Болгарию… Иные устроились неплохо: занялись торговлей, разбогатели. Но таких были единицы. Большей частью переселенцы жили в бедности и влачили жалкое существование.
— Да иначе и быть не могло, — вздохнул Мамарчев. — Человек, оторвавшийся от родины, — что деревце, вырванное из земли. Сколько его ни поливай, оно блекнет и вянет, пока наконец не засохнет. А ведь могла бы быть совсем другая картина, если бы тогда послушались меня и подняли бунт… Но послушались других. Теперь бы мы и власть имели свою, и все прочее.
Иногда Мамарчев говорил жене:
— Много неудач пережил я в жизни, много вынес бед и страданий, но с неволей мне не смириться. Не в силах я терпеть этот ад; мне кажется, что я скоро с ума сойду в этом плену! Как могли меня загнать в эту грязную овчарню?!
— Может, послать султану прошение? — советовала ему жена. — Авось услышит нас и сжалится.
— Никаких прошений! — отвечал Мамарчев. — Я русский офицер и не стану унижаться перед турецким султаном!
— Тогда давай напишем русскому императору?
— Писал уже, да что толку — никакого ответа.
— Напиши еще раз, Георгий.
— Какой в этом смысл? Меня уважали и почитали, пока я побеждал, пока храбро сражался на поле боя. А теперь я раб, жалкий пленник… Кому я теперь нужен?