Рада регулярно слала мужу письма, но они либо совершенно не доходили до него, перехваченные турецкими властями, либо опаздывали на целые месяцы, ввиду того что почта доставлялась на волах. Но и эти письма не могли радовать капитана, в них он не мог найти ничего обнадеживающего. Жизнь в родном селе не становилась легче: власти и богатеи нещадно грабили население, поборам и издевательствам не видно было конца…
Весной 1845 года в полученном от Рады письме говорилось, что в том же году в январе месяце сеймены схватили в Котеле Стойко Поповича и его сына Раковского, угнали их в Русчук, а оттуда — в Стамбул и бросили в тюрьму. Что их ждет дальше, неизвестно.
Эта весть вызвала у Мамарчева новый прилив тревог и страданий. Целыми днями стоял он на берегу, задумчиво глядел на клокочущее море и не находил себе покоя.
Однажды ночью весенний ветер разбушевался до такой степени, что вздыбленные морские волны, яростно устремляясь на берег, почти достигали рыбачьих хижин, и напуганные морским прибоем заптии, неожиданно покинув свой пост, ушли в глубь селения.
В эту бурную ночь к хижине Мамарчева подошел какой-то человек и осторожно постучал в дверь:
— Капитан! Капитан!
Мамарчев приподнялся на своей деревянной кровати и прислушался.
— Барба Георгий! Барба Георгий!
— Кто ты такой? Что тебе нужно?
— Свой, отвори!
Мамарчев встал, отодвинул засов и открыл дверь. В хижину проскользнул высокий худощавый парень. Очень усталый, он притащил какой-то узел. Мамарчев зажег крохотную сальную свечку и, приподняв ее, поглядел на странного гостя.
— Костакис!
— Я, барба Георгий!
— Да ты меня напугал, Костакис! — усмехнулся Мамарчев, поставив свечку в стороне. — Ну, рассказывай, каким ветром тебя занесло сюда. Как же ты не побоялся заптиев и этой бури?
— Заптии сбежали, барба Георгий, а с бурей у нас старая дружба.
— Садись, садись, Костакис! Сейчас я разведу огонь в очаге, а то холодновато. Апрель на носу, а все еще холодно.
— Барба Георгий, я ненадолго, засиживаться не могу.
— Все же присядь на минутку. Я тут за всю зиму живого человека не видел, если не считать заптиев… С людьми разучился разговаривать… Присаживайся, Костакис, присаживайся! Тебе от меня уйти будет нелегко.
Пошарив в темном углу, Мамарчев нашел сухих щепок, и вскоре в очаге разгорелся огонь. В хижине стало тепло и уютно.
— Ну, теперь рассказывай, Костакис, — начал Мамарчев, усаживаясь напротив гостя. — Рассказывай, что случилось.
— Барба Георгий, прежде всего привет тебе от капитана нашей шхуны!
— Спасибо, Костакис.
— Он давно хочет повидать тебя, да охрана мешает. Заптии в последнее время стали еще строже. Видать, управляющий наведывался или еще какая-нибудь шишка.
— Хватает их тут, Костакис, и каждый приходит с новым приказом… Боятся меня, будто я какой-нибудь Наполеон Бонапарт.
— Мы знаем про твое бедственное положение, барба Георгий. А потому наш капитан решил вызволить тебя из этого ада. Он готов тебе помочь во всем. Отвезет тебя на нашей шхуне, куда пожелаешь. В Болгарию, в Россию, в Грецию… Куда угодно.
— Что ты такое говоришь, Костакис? Мне бежать?
— Бежать, капитан.
Мамарчев оглянулся: ему казалось, что это совершенно невозможно.
— Далеко ли мы уйдем на обыкновенной рыбацкой шхуне, Костакис? Разве мыслимо бежать, когда такое бурное море?
— Барба Георгий, ты не знаешь нашего капитана… Он способен на деревянном корыте переплыть океан, и ничего с ним не случится! Наш капитан родился в море, барба Георгий. Об этом не беспокойся!
— Море меня не пугает, Костакис, но все это мне представляется чем-то несбыточным. Да и некуда мне податься, Костакис.
— Уходи из этого ада, капитан, — настаивал юноша. — Я вот и одежду тебе принес, чтоб ты мог переодеться. Нарядишься рыбаком, и никто тебя не узнает.
— Костакис, Костакис!.. — усмехнулся Мамарчев. — Все это очень славно. Спасибо вам за вашу доброту, но уехать я не могу. Мне дорога офицерская честь и солдатская доблесть, Костакис! Почему я должен бежать? Меня обязаны освободить. Я имею на это право. Да-да, они обязаны меня освободить! Я не виновен, а раз так, то зачем же я буду бежать, словно вор и убийца, словно преступник какой?! Ты меня понимаешь, Костакис?
— Барба Георгий, кто станет обращать внимание па твое право! Разве не видишь, что в этом турецком государстве все шиворот-навыворот?