Национальный нарратив, или национализм эпохи модерна, — это одно из нескольких (включая коммунизм и классический либерализм) «описаний мира», которое утратило свою силу в Европе после Второй мировой войны.
Я уже говорил о том, что постмодернисты поторопились объявить конец больших нарративов, это была большая ошибка постмодернизма или их наивная мечта.
Кончилось время одних больших нарративов, и пришло время других.
Причём старые большие нарративы не исчезли совсем. Они были включены в качестве строительного материала в процесс создания новых больших нарративов. Это как матрёшка. Каждая матрёшка — самостоятельная игрушка. Но эти самостоятельные игрушки можно вставлять одна в одну, и внутри самой большой помешаются несколько меньшего размера.
Национальный, или националистический, нарратив модерна вставлен в постмодернистский нарратив, как в матрёшку. При такой процедуре все смыслы, присутствовавшие в старом большом нарративе, переинтерпретируются и переосмысливаются по-новому.
Возвращаясь к Позняку и Лукашенко. Нарратив Лукашенко включает в себя нарратив Позняка. Поэтому Позняк не конкурент Лукашенко — наоборот, он ему очень нужен. Примерно так же, как Троцкий был нужен Сталину, как Эммануэль Голдстейн был нужен Большому брату в книге Оруэлла. Если бы Позняка не было, Лукашенко пришлось бы его выдумать.
В 2006 году в стране произошло важнейшее историческое событие — оппозиция внутри страны была полностью уничтожена как политическая сила, как общественно значимое явление. От оппозиции осталось только имя, название. Больше никто не мог помешать режиму ни в чём. А режим лишился возможности списывать свои ошибки и поражения на то, что ему кто-то мешает.
Вместе с реальной оппозицией исчезает и образ врага, враг становится всё более призрачным, бесплотным. Ну кто из 10 кандидатов 2010 года мог рассматриваться как серьёзный враг Лукашенко, кто мог представлять для него угрозу? Никто.
Ну, а уж когда их выпускали из тюрем, то всем показывали их бессилие и политическую несостоятельность, несерьёзность.
А враг интересен, важен и полезен только тогда, когда он серьёзен. Поэтому чем меньше может оппозиция в стране, тем большее значение приобретает Позняк в эмиграции. Большее значение не в реальности, а в нарративе, в описании реальности.
Позняк нужен Лукашенко для укрепления его режима. Не настоящий Позняк, конечно, а Позняк из нарратива, из повествования о реальности.
Итак! Что же получается?
А получается два варианта.
― Господствующему в стране большому нарративу может быть противопоставлен такой же большой нарратив. Такой же полный, объёмный, описывающий все стороны и аспекты беларусской реальности. И спикером (главным повествователем) может быть фигура, равная Лукашенко по рейтингу, популярности и «отмороженности».
― Господствующий в стране нарратив может быть снят, то есть включён в больший нарратив, который полностью поменяет смыслы, существующие в сегодняшнем «описании мира».
Впрочем, эти варианты совместимы.
Вот вы говорите — модерн!
А что вы называете этим ничего не значащим словом?
Так называют архитектурный стиль (или шире — стиль в культуре). Его ещё называют югендштиль — то есть новый, или молодой, стиль. Называют и арт-нуво, что то же самое.
Но молодое стареет, всё новое становится старым. Вот этот самый стиль модерн возник как новый в конце XIX — начале ХХ века, пообносился и стал старым стилем уже во время Первой мировой войны. А после войны и вовсе стал старьём.
А вы всё говорите — модерн!
Вот и Павел Терешкович повторяет старую байку про то, что нация — это проект модерна.
И что он имеет в виду?
Вчера у меня возникло подозрение: он считает, что модерн — это нечто существующее или существовавшее в реальности, в исторической реальности.
Но это ошибка. Или наглая ложь.
Никакого модерна никогда не существовало. Или не так: модерном каждый мог называть время, которое непосредственно предшествовало тому, новейшему времени, в котором живёт и осознаёт себя говорящий.
Поэтому каждый, кто произносит слово «модерн», автоматически помещает себя в постмодерн.
Все всегда живут в состоянии постмодерна.
В этом смысле слова «модерн» и «вчера» означают примерно одно и то же. Это прошедшее время. Поскольку сказать «вчера» можно только сегодня. А завтра это уже будет позавчера, а словом «вчера» будет называться совсем другой день — тот, что вчера был сегодня.