Финнам пришлось сочинить Калевалу, эстонцам по образцу — Калевипоэг, латышам — сказки про Лачплесиса, литовцам — мифы про древних князей.
У литовцев хоть князья были «ничьи». Поляки их не успели присвоить, беларусы их терпеть не могли, как и всех панов. А у эстонцев и финнов не было никаких князей и исторических героев, всё пришлось вообразить.
Причём так вообразить, чтобы всё это поняли люди с тремя классами начальной школы.
Тем, кто начитался детско-мифо-национальной литературы, нужно было предложить постоянное чтиво.
Стали выпускать настенный и настольные календари на национальных языках.
Календари до конца XIX века были самым быстрым и стремительным средством массовой информации в деревне.
Старший член семьи вечерком, поевши затирки, раздав по подзатыльнику всем домочадцам, срывал очередной листок календаря и при свете лучины (чуть позже керосинки) зачитывал прошлогоднюю новость на обороте листка.
Вот и всё Просвещение.
Вот на таких скоростях и с такими СМИ создавались нации финнов, латышей, эстонцев и литовцев.
И ещё вся будущая нация у эстонцев и латышей собиралась раз в несколько лет на общий праздник песни, поэтому они все знали одни и те же песни и репетировали еженедельно в церковном хоре.
Понятно теперь, почему эстонские парни такие горячие?
Беларусы успели вскочить в «последний вагон» этого «модерна». Правда, без своей Калевалы, без мифологизированных предков в лице Витовта и Альгерда. И отрывные календари у них висели рядом с иконами на русском и польском языках. Но были «Дудка беларуская» и «Смык беларускі», была газета з рысункамі, доносившая новости недельной давности.
Мы успели. А могли бы и не успеть.
Потому что в ХХ веке появилось радио.
А радио немного отличается и от отрывного календаря, и от еженедельной газеты.
Ни один народ, который не успел сложиться в нацию до появления радио, не мог уже ни на что претендовать.
Радио — это новости в реальном времени, а не рассказы про древних князей и тени забытых предков.
По радио поют космополитичную попсу, играют джаз, а не декламируют эпос. Правда, можно накачивать слушателей пафосом Нибелунгов, совращать Золотом Рейна и героизмом Зигфрида.
Нацизм и зомбирующий коммунизм — вот что строится в эпоху радио.
А вы говорите — модерн!
Модерн — это парусники в Бостонском чаепитии?
Это конная почта, доставлявшая скоростную депешу из Марселя в революционный Париж за 5 (пять) дней?
Это безграмотные крестьяне, которые, открыв рот, слушали короткий рассказик с оборотной стороны листка календарика, зачитываемый единственным грамотным членом большой семьи?
Этот текст потенциально попадёт через минуту на глаза семи тысячам потенциальных читателей. Человек 300 в Минске его прочтут. Несколько человек из них даже поймут и задумаются.
К вечеру всё забудут.
А модерн — это когда книга Иммануила Канта выходит тиражом в те же 300 экземпляров и расходится по всей Европе за год-два.
И что общего у этих времён и эпох?
А вы говорите — модерн!
Я говорю — Просвещение.
И имею в виду при этом только одно:
Во времена Канта и Гёте книги читали, было кому читать.
Обдумывали прочитанное и помнили.
Сейчас?
Не читают.
Соответственно, обдумывать нечего.
А помнить?
Что можно помнить, если в голове постоянно звучит... попса или любая другая навязчивая и громкая музыка?
Бесплодные поиски национальной идеи затянулись. Но этим заняты лучшие умы Беларуси. Лучшие умы лучше бы направить на что-то более модерное. Прошу прощения за это слово!
Направление ума — интенция, интенциональность.
Сегодня лучшие умы нации в своих бесплодных поисках интенционально ориентированы совершенно не туда, куда нужно. Они ищут не там, где находится то, поисками чего они заняты.
Нет никакой национальной идеи в прошлом.
Когда-то (вчера, кажется, лет 150‒200 тому назад) национальная идея была в прошлом. Не в настоящем (том, что действительно было) прошлом, а в воображаемом прошлом.
Поэтому нациостроители сочиняли эпосы (Калевалу и Калевипоэг, трилогию Сенкевича), собирали фольклор и выдумывали старинную мифологию своих народов или оформляли всё это в патетических формах искусства типа оперного цикла Вагнера. Всем этим будили массовое воображение. Так выдуманное прошлое придавало смысл настоящему. И совершенно не важно, что немец Вагнер пользовался скандинавским фольклором, а карельские сказки стали финским эпосом.