Но проект требует к себе совсем другого отношения.
По тому, как сам автор подаёт и презентует свой проект, становится видно, что он не продуман до основания. Игорь Мамоненко называет много разных цифр: это и два с половиной миллиона рабочих мест в IT-секторе, и 3000 средняя зарплата, и ещё много всего. Но это не бухгалтерские цифры и не статотчётность. Это прикидочные цифры и ориентиры.
А начинать нужно с другого.
В цифровую эпоху нельзя легкомысленно относиться к цифрам.
Цифровая экономика — это не просто слова и не просто форма. Это новая промышленная и научно-техническая революция. Это смена всего уклада мирового хозяйства.
И если это так, то от революции невозможно спрятаться и укрыться.
Цифровая трансформация затронет всех и каждого.
В новый экономический уклад будут вовлечены не 2 500 000 работников IT-сектора, а все 100% беларусов.
Даже дети. Даже пенсионеры. Все.
И с этого нужно начинать.
Нужно поднять историю предшествующих трёх промышленных революций и НТР. Особенное внимание нужно обратить на социальные трансформации, ими вызванные.
Все НТР приводили к смене правящего класса и преобразованию элит.
Все НТР лишали огромные массы людей традиционных средств их существования (огораживание), но создавали совершенно новые (пролетариат).
Все НТР сопровождались контрреволюционными движениями, как социальными, так и разрушителями техники (луддиты).
Последствия НТР сказывались не только в тех странах, где они происходили, но и в очень далёких.
Английская промышленная революция плохо отразилась на Беларуси XVIII века. И Речь Посполитая, и ВКЛ сильно пострадали от первой английской промышленной революции потому, что не приняли её как неизбежность и не имели концепции и стратегии для развития. А вот Восточная Пруссия, хотя и переживала такие же последствия НТР на другом конце Европы, смогла воспользоваться ситуацией и стала ядром мощнейшего государства в следующем веке.
Так и сейчас. Цифровая трансформация экономики и всего жизненного уклада — это неизбежность. Хотим мы этого или не хотим — это происходит.
Можем ли мы воспользоваться всем тем новым, что несёт нам эта НТР в свою пользу?
Игорь Мамоненко оптимист. Он верит и знает, что сможем.
Я, как всегда, ворчу, потому что вижу опасности и риски.
Поэтому я знаю, что мы только тогда сможем воспользоваться глобальной цифровой трансформацией, если доведём проект IT-страны:
— сначала до ума и до совершенства;
— потом до реализации и воплощения в нашей Беларуси.
Тут думать надо! Крепко и ответственно.
И как бы парадоксально это ни прозвучало, первое и главное, чего не хватает прорабам и строителям IT-страны, — это гуманитарной грамотности и компетентности.
Страна — это гуманитарный объект. Её можно оцифровать, можно передать под управление искусственного интеллекта, но интенциональность и рефлексивность от этого не исчезнут.
Диктатура = бардак.
В медиапространство вброшена новая тема: диктатура.
Собственно, в теме нет ничего нового, кто только ни высказался о «последней диктатуре Европы», и уже давно все поправляют — предпоследняя.
Сам диктатор давно признал себя диктатором. Правда, его окружение это признание несколько коробило, и они пытались сделать вид, что это шутка.
Но недавно пресс-секретарь объявила, что в стране диктатура и что это хорошо, что диктатура может быть востребована в мире и это может стать брендом Беларуси.
Я давно говорю, что все ошибаются: в Беларуси не последняя диктатура. В Беларуси установлена первая диктатура XXI века. Поэтому для меня в заявлении Натальи Эйсмонт не было ничего удивительного.
Да, диктатура.
Да, в Европе распространяется мода на диктатуру.
Раньше диктатура была чем-то стыдным, её старались выдать за некую особую специфическую форму демократии.
Но в эпоху постправды, фейковых новостей, сакрализации мнений в противовес знанию и истине диктатура может стать привлекательной, может стать проявлением свободы мнений.
Собственно, так оно и есть. Лукашенко — диктатор, он очень нравится россиянам и украинцам, которым кажется, что порядок лучше бардака.
Но им извне не видно, что Лукашенко диктатор бардака.