Она пересекла лужайку, думая, что прелесть летнего дня на природе в том, как свежий воздух и солнце обостряют все чувства. Она предвкушала ленч с Эдуардо Таваресом и поспешила, чтобы не опаздывать.
Эдуардо терпеливо ждал, сидя во главе стола, свою компаньонку по ленчу. Она передала, что присоединится к нему, хотя и с некоторым опозданием. Он надеялся, что Филадельфия осталась довольна результатами его работы. Еще несколько процедур, и он уверен, что она будет выглядеть самой натуральной блондинкой.
Он даже продумал роли, которые они будут разыгрывать в Саратоге, но еще не был готов поделиться с ней своими планами. Если с начала июня и по конец июля Саратога заполнена мамами с детьми, то август — это тот месяц, который Эдуардо выбрал для поездки туда. В этот месяц курорт пустеет от тысяч семей и наполняется новым контингентом: людьми, которые приезжают играть на скачках и в карты, людьми с набитыми карманами, горящими желанием промотать нажитое.
Эдуардо нетерпеливо постукивал пальцами по белой скатерти, гадая, понадобится ли вообще эта поездка в Саратогу. Он надеялся, что нет. Он был полон решимости и надежды, что Филадельфия научится любить его за те дни, которые они проведут в этом идиллическом уголке у реки. Если это произойдет, дальнейший маскарад не понадобится. Если раньше честь удерживала его от активных домогательств, то теперь эти сомнения оказались отброшенными. Расследование, которое она начала в отношении Ланкастера, — достаточное доказательство того, что она не откажется от своей веры в невиновность ее отца, если обстоятельства не переубедят ее. Эдуардо хотел ее и должен овладеть ею. Он был уверен, что она реагирует на него. Всеми доступными ему способами соблазнения он превратит эту привязанность в страсть раньше, чем они оба обезумеют, — или правда разведет их в разные стороны.
Жалобный крик из холла заставил его вскочить. В следующее мгновение в столовую ворвалась Филадельфия. Ее пошатывало, волосы в беспорядке падали на плечи, и она стонала, словно от смертельной боли. В одной руке она держала щетку, в другой зеркало. Она бросилась на него с кулаками.
— Посмотрите на меня! Посмотрите, что вы сделали со мной!
Эдуардо задохнулся от изумления. Часть ее волос стала почти белой, в то время как остальные остались золотистого цвета. Он вновь вздохнул, на этот раз, чтобы скрыть удовлетворение, проявить которое, он знал, было бы неуместно.
— Вы, сеньорита, не следовали моим инструкциям. Я отчетливо помню, что сказал вам выждать пятнадцать минут до мытья головы. Не больше.
Филадельфия оскалила зубы в совсем не женской гримасе.
— Вы не предупредили меня, какая беда случится, если я этого не сделаю! Вы погубили меня!
— Почему? — Он отвернулся, потому что его душил смех. — Я вижу некоторый ущерб, но это дело временное. Я думаю, что вы выглядите… несколько необычно. Впечатление… о да! Это мне напоминает о…
— О полосах! — закричала она. — Полосы! Я выгляжу как зебра!
Тут Эдуардо не мог уже больше сдерживаться и расхохотался с такой силой, что задребезжали фарфоровые чашки.
Филадельфия уставилась на него так, словно он воплощал собой круги ада. Он смеялся над ее унижением.
Эдуардо отвернулся, смутившись своим, как у школьника, чувством юмора. Это было непростительно. Она имеет право злиться. Он тоже злится на себя. Когда приступ смеха миновал, он обернулся к ней, чтобы попросить прощения.
Вначале он не понял, что ее дрожь — это следствие слез, не видных ему за пеленой волос. Но она уже рыдала громко и безутешно, как ребенок. Она проронила всего две слезинки, когда потеряла Генри Уортона, и ни одной, когда помогала продавать с молотка свой дом и все его содержимое. Мой Бог! Оказывается, женщины относятся к своим волосам гораздо серьезнее, чем он предполагал.
Он стал медленно приближаться к ней, будучи неуверенным, не швырнет ли она в него зеркалом. Однако она этого не сделала, и, когда он осторожно обнял ее одной рукой за талию, она прислонилась к нему в полном изнеможении.
Он дотянулся до стула у обеденного стола, пододвинул его, сел и посадил ее к себе на колени. Филадельфия все еще продолжала рыдать, словно ее сердце разбили вдребезги.
Он погладил ее ладонью по щеке и прижался подбородком к ее лбу.
— Милая, не плачьте. Ваши слезы разбивают мне сердце. Маленькая моя, ну, пожалуйста.
Ему не стало хватать английских слов, и он перешел на португальский, шепча ей на этом непонятном ей языке всякие ласковые слова и целуя ее волосы.
Начав рыдать, Филадельфия поняла, что не знает, как остановить слезы. Она ужасно рассердилась, когда поняла, что с ней случилось. Теперь она не могла прекратить этот поток и мотала головой, когда у нее началась икота. Тогда он взял ее за подбородок и приподнял голову, и она была благодарна ему, что икота прекратилась.
Эдуардо провел губами по ее лбу, испытывая наслаждение от этого прикосновения.
— Тихо, милая, это временная проблема. Я разрешу ее завтра. — Он еще выше приподнял ее голову, пока не смог заглянуть в ее испуганные глаза. — Еще одна или две такие процедуры, и никто никогда не узнает о сегодняшнем несчастье.
Филадельфия несколько раз укусила себя за губу, чтобы прекратить дрожь.
— Я… я выгляжу как уличная кошка!
Ему же казалось, что Филадельфия скорее напоминает горностая, когда он линяет, но подумал, что вряд ли ей понравится такое сравнение.
— А я люблю кошек, — сказал он, нежно лаская ее волосы, волной лежащие на его руке.
— Я… хочу… вы…
Она не договорила то, что собиралась сказать, и Эдуардо подумал, что так и должно быть. Дамы ее породы никогда не выражаются таким образом, а у него было четкое ощущение, что все, что она намерена сказать, для нее впервые.
— Это все не так сложно, — бормотал он, взволнованный тем, что держит в руках это теплое мягкое женское тело. — А теперь, может, вернемся к ленчу?
Она отрицательно мотнула головой. Филадельфия обнаружила, что утратить самообладание ужасно, но вернуть его еще труднее.
— Я лучше пойду полежу.
— Надеюсь, не на солнце.
Она встала с его колен со всем достоинством, на какое была способна, и, встряхнув головой, отбросила волосы за спину.
— Я так полагаю, что для нашего следующего путешествия я буду блондинкой?
Он кивнул, не доверяя собственному голосу.
— И я думаю, что, предпринимая этот эксперимент, вы имели в виду определенный метод?
Он снова кивнул.
— Тогда я предлагаю, чтобы вы давали мне более точные указания, не то я могу остаться вообще лысой.
Она повернулась и вышла из комнаты.
Эдуардо довольно долго рассматривал свои колени. Она сидела на них, он еще ощущал тяжесть ее тела. Нехорошо так думать, но он жалел, что она не плакала дольше. Тогда он мог бы перенести свои поцелуи с ее лба и волос на губы.
О женщины!
Переодевшись, чтобы отойти ко сну, Филадельфия смотрела из окна, как садилось солнце. После той сцены, которую она закатила за ленчем, Филадельфия не хотела видеть Эдуардо. К утру она будет чувствовать себя иначе. Во всяком случае, она на это надеялась. Кроме того, ей не хотелось, чтобы кто-нибудь видел ее волосы в их нынешнем виде, даже слуги, которых он нанял. Если ему удастся превратить поражение в победу, она будет есть в столовой. До тех пор она предпочитала сумрак своей спальни.
Эти часы, которые Филадельфия проводила в одиночестве, давали ей возможность обдумать и составить собственные планы. Хотя она и не говорила об этом Эдуардо Таваресу, но решила не ехать с ним в Саратогу. Одного совместного приключения оказалось достаточно, чтобы убедить ее, что у нее нет предрасположения к жульничеству. Теперь, когда у нее завелись собственные деньги, она может заняться поисками авторов двух других писем, находящихся в ее распоряжении. Конечно, половина из четырех тысяч долларов, которые она получила от сеньора Тавареса, имеет свое назначение. Она намеревается переслать их своему адвокату в Чикаго, чтобы он оплатил долги ее отца. Потом она возместит сеньору Таваресу стоимость ее туалетов и должна сделать это хотя бы потому, что столь неожиданно покидает его. Того, что у нее останется, на какое-то время хватит, если экономно тратить.