Филадельфия вся вспыхнула.
— Я подумаю.
Он улыбнулся и прижался щекой к ее щеке.
— Она еще будет раздумывать, а я не могу думать ни о чем другом.
— Ты будешь переодеваться к обеду? Мы уже опаздываем.
— Можем и опоздать. Мне очень тебя хочется.
— О нет! — Она увернулась от него. — Я потратила немало денег на горничную, чтобы она помогла мне одеться. Я должна выглядеть такой, как сейчас, — не растрепанной и не помятой.
Он кивнул в знак согласия.
— Но потом, милая, у меня будет время измять тебя. И исцеловать, и излизать, и…
— Сеньор!
Эдуардо пожал плечами.
— Ладно, но ты меня разочаровала. Между прочим, это наша последняя ночь здесь. Завтра мы уезжаем из Саратоги.
Филадельфия нахмурилась.
— Почему? Ты проиграл так много, что мы должны продавать драгоценности?
Эдуардо затряс головой.
— Я был слишком пьян. Я выиграл! Выиграл больше, чем стоят все наши драгоценности. — Он улыбнулся ей так, что она вся вспыхнула. — Ты не хочешь поцеловать победителя?
Филадельфия решительно подобрала свои юбки.
— Не собираюсь, ты обожжешь меня.
Как заметила Филадельфия, опера не являлась любимым развлечением Эдуардо. Когда начался второй акт, она услышала его тихое посапывание в кресле позади нее. Она извиняюще улыбнулась Бичемам, в чьей ложе они сидели, и стала смотреть на сцену. Она не очень удивилась, обнаружив, что публика в Саратоге ведет себя по отношению к опере не более уважительно, чем ньюйоркцы. Зрители все время ходили из одной ложи в другую и переговаривались.
Не очень удивилась она и тому, что всеобщее внимание оказалось приковано к их ложе. Она, в общем, понимала, что все, чем занимался Эдуардо в последние дни, делалось только для того, чтобы привлечь к ней внимание, когда она наконец появится на людях. Отблески лорнетов и биноклей сигнализировали о том, что ее разглядывают. Единственный неприятный для нее момент был, когда ей подумалось, что где-то в темной зале может сидеть мужчина, который заговорил с ней сегодня, и следит за ней.
Филадельфия поежилась, представив себе, что эти светлые, почти бесцветные глаза наблюдают за ней. Она бездумно поднесла руку к шее и дотронулась до изумрудов, которые Эдуардо дал ей. Филадельфия прикрыла глаза и заставила себя припомнить его прикосновение, когда он застегивал это ожерелье у нее на шее. Когда он дотрагивался до нее, она готова была забыть все на свете.
Позднее, во время антракта, в фойе оперы она заметила, что улыбается своим мыслям.
— От чего ты чувствуешь себя такой счастливой, милая? — спросил Эдуардо, обнимая ее за плечи.
Она улыбнулась ему.
— От всего и от ничего. Мне так мало нужно, чтобы чувствовать себя счастливой, когда я с тобой.
Она заметила, какими бархатными стали его глаза.
— Поедем домой, — предложил он.
— А Бичемы? — спросила она, не выражая никакого протеста.
— Мы ведь новобрачные. Ты думаешь, им нужно что-то объяснять? — Он засмеялся, увидев выражение ее лица. — Если ты предпочитаешь, я могу сказать, что ты больна.
— Нет, — отозвалась она, думая о том, что Бичемы представляют себе их далекими друг от друга и несчастливыми. — Только поторопись, я…
— Замерзла?
— Нет, — ответила она, с трудом выдерживая его взгляд. Она обнаружила, что флирт на людях дает ей совершенно новое, пьянящее и чем-то пугающее ощущение.
— А я ведь помню обещание насчет ковра, — тихо сказал он, ведя ее к двери. — Такие вещи, милая, придают смысл жизни мужчине.
Бичемы появились как раз в тот момент, когда сеньоры Милаццо выходили из фойе.
— Смотри, — с тревогой сказал мистер Бичем, — они уезжают. Им, видимо, неинтересно.
— Не думаю, — возразила Мэй, от чьего взгляда не укрылось, с какой нежностью молодой человек обнимал за плечи свою жену. — Я думаю, мы с тобой сделали доброе дело.
Звук открывающейся двери почти не был слышен, но Эдуардо тут же насторожился. В голове у него пронеслись самые различные предположения: от мысли, что это воры, заметившие на Филадельфии изумруды, или это горничная, которая забыла, что номер занят, или постояльцы, спутавшие номер.
Он дотянулся до своей рубашки и набросил ее на Филадельфию, которая спала голая рядом с ним на ковре. В следующее мгновение зажегся свет.
Мужчина, стоявший в дверях, ухмыльнулся, глядя на открывшуюся ему картину.
— Доброй ночи, Эдуардо. Я готов был держать пари, что ты не в постели. Когда ты оденешься, ты найдешь меня в номере 356.
Эдуардо встал, не обращая внимания на свою наготу, но мужчина захлопнул перед ним дверь.
— Тайрон!
14
— Ты подонок!
Эдуардо оделся и отправился в апартаменты Тайрона в другом крыле отеля с одной только мыслью — любой ценой защитить Филадельфию.
Тайрон встретил своего гостя так, словно не было семи лет их сотрудничества и кровавой клятвы, связавшей их. Его ярость не уступала ярости Эдуардо.
— Если ты пришел, чтобы убить меня, я советую тебе отказаться от этой мысли.
Они стояли друг против друга в маленькой гостиной, горящие черные глаза уперлись в холодную глубину ледяных глаз. Атмосфера была так накалена, что, казалось, достаточно одной искры, и вспыхнет драка.
Физически они были примерно равны. Тайрон имел преимущество в весе, но Эдуардо был мускулистее. Он знал, что его единственная слабость в том, что его ослепляет ярость, которой противостоит холодный расчет. Потом он заметил, как дергается мускул на узком подбородке Тайрона, и это даже едва заметное проявление эмоций поразило его и привело в чувство. Ясно, что Тайрона привело в Саратогу что-то серьезное. Им нельзя драться, во всяком случае пока они не переговорят.
Эдуардо медленно закрыл дверь. «Терпение! Господи, ниспошли мне терпение!» Когда он вновь оказался лицом к лицу с Тайроном, то увидел, что тот сел, но его правая рука как бы случайно лежит на левом рукаве, где у него под обшлагом спрятан короткоствольный дерринджер.
— Ты удивился, увидев меня, — сказал Тайрон своим жестким голосом, в котором чувствовался новоорлеанский акцент.
— Ты неправильно думал, — отозвался Эдуардо уже спокойнее, пересек комнату и сел напротив Тайрона. — В письме, которое я послал тебе из Чикаго, я все объяснил.
Тайрон наблюдал за ним с теплотой, какая бывает в глазах загнанной в угол гремучей змеи.
— Я не люблю письма. Ты забыл в нем упомянуть о некоторых обстоятельствах.
— Каких?
Тайрон улыбнулся, если можно было назвать улыбкой злобный оскал его тонких губ.
— Твою золотоволосую шлюху. Я понял, что это твоя работа. Я надеюсь, ты хорошо над ней потрудился? К сожалению, твоя рубашка испортила всю картину. Она любит заниматься случкой на ковре, или ее еще не приручили?
Эдуардо отказался от роли защитника своей любовницы и откинулся в кресле.
— А это уже не твое дело.
В бледных глазах Тайрона мелькнул интерес.
— Она тебе говорила, что мы с ней сегодня встретились? Нет? Ты не должен разрешать ей гулять одной, амиго.
— Она достаточно приручена.
На лице Эдуардо не отразилось ничего, но на самом деле он смутился. Действительно ли Филадельфия встретила Тайрона, или это хитрость? Он всегда умел найти брешь в броне, прикрывающей жизнь Эдуардо, и запустить туда свои когти. На этот раз он ударил, и ударил сильно, желая разозлить его. Зачем?
— Кто она?
Эдуардо не знал, что известно Тайрону, и решил, что правда — его лучшее оружие.
— Филадельфия Хант.
Глаза Тайрона расширились, и он откинул голову, разразившись хохотом.
— Ну ты мерзавец! Это блестяще! Сучка Хаита твоя новая шлюха? Это заслуживает того, чтобы выпить. — Он встал, достал из тумбочки у своего изголовья бутылку бренди и щедро налил в стакан. — За твою шлюху! — провозгласил он, передавая стакан Эдуардо. — Чтобы ты ездил на ней долго и успешно.
Сам он глотнул прямо из горлышка.