— И тебе одного хватит после двух Альф? — Эрвин самодовольно усмехается. — Мы-то у тебя тоже в памяти останемся, Ягодка.
Конечно, останутся. И в памяти останутся не только близость с ними. Я влюбилась. И их поцелуи, грубые ласки, сильные руки я буду вспоминать не со стыдом и злостью, а с тоской.
— Тинара, — шепчу я. — Мое имя Тинара.
— Для нас останешься Ягодкой, — Анрей потягивается. — Вредной Сладкой Ягодкой.
— Сделка закрыта, — отворачиваюсь я и перешагиваю через его мускулистые ноги. — Все, я больше вам ничего не должна.
Но я все равно жду, что они сейчас кинуться за мной, швырнут под мои возмущенные крики на подушки и никуда не отпустят.
И не просто не отпустят.
А признаются в чувствах.
Просто быть в плену двух оборотней я не хочу.
Мне нужны признания. И это они прекрасно знают, и им очень льстит моя глупая влюбленность.
Поэтому они бы хотели, чтобы я осталась. Чтобы развлекла не только телом, но отчаянными взглядами, обреченным ожиданием и бессмысленной надеждой.
Это же ведь так приятно, когда глупая пленница любит и ждет чуда.
— А я не буду ждать, — шагаю к двери. — Вы неисправимы.
— Может, ты рано сдалась со своей дрессировкой? — шутливо спрашивает Анрей.
Я оборачиваюсь.
— Я ухожу, — говорю я по слогам, и выхожу в темный коридор.
Приваливаюсь к холодной каменной стене, прижам руку к груди в желании успокоить сердце.
Как я могла влюбиться?
Ну что я за дура-то такая?
Чувствую, как по внутренней стороне бедра стекает вязкая капля семени и моей смазки, и с рыком вытираю ее подолом тонкой сорочки.
Влюбленная, потасканная и грязная.
И ведь сейчас Анрей и Эрвин затихли и бессовестно подслушивают мои мысли, и наслаждаются моей девичьим гневом.
Мерзавцы.
Замираю, когда неожиданно улавливаю в темноте обрывки вибрирующих эмоций.
И не моих.
В вязкой сонливости Анрею и Эрвину не хватает среди подушек меня. Убаюканные тихим дыханием, они бы с удовольствием нырнули в мои сны, вдыхая мой запах. В своих-то они все видели.
Только хочу зацепиться за их мысли крепче, как они исчезают, растворяются, и опять одна в темноте и тишине.
— Вот блин, фыркаю я.
Ко мне приближается тусклый огонек свечи. Лида. Я шагаю к ней и важно объявляю ей:
— Я покидаю это место.
— В таком виде? — охает она.
— Да, — вскидываю подбородок.
— Не пущу, — понижает она голос до низких ноток. — Не позволю.
Оглядываюсь на нее и хочу рявкнуть, что я не спрашивала ее мнения, но сама понимаю, что выгляжу отвратительно.
Я не могу вернуться домой к родителям растрепанная, со следами пирожных на груди и в одной тонкой сорочке.
Это будет отвратительное зрелище, которое доставит моей маме и папе много боли.
— Пойдем, Тинара, — семенит мимо. — Приведем тебя в порядок. Ты бы видела себя сейчас.
— Я знаю.
— Знаешь, но хотела в таком виде в город вернуться? И чтобы я тебя еще сопровождала?
— Сопровождала?
— Да, — Лида приподнимает подбородок.
— Подожди.
Я притормаживаю и замираю, прислушиваясь к тишине.
Хочу поймать мысли Анрея и Эрвина в темноте, а они спят. Я, кажется, слышу их умиротворенное дыхание в стенах замка.
— Вот же…
— Что? — шепчет Лида.
— Они заснули, — возмущенно вглядываюсь в ее глаза. — Вот после такого я точно не останусь тут. Да ни за что.
Зло топаю ногами, будто хочу своими громкими шагами разбудить двух бессовестных Альф, которые уснули в сытости и тепле.
— Мужчины такие, да, — вздыхает позади меня Лида. — А ведь были такими сладкими мальчиками, такими пушистыми пупсиками. Подслеповатые, неуклюжие. А как ворчали.
Поджимаю губы, в груди нарастает жар, который прокатывается по телу и ныряет в живот. Приваливаюсь к стене под волной слабости, выдыхаю и смотрю в темноту, которая вспыхивает солнечными видениями крошечного слепого волчонка, который чихает под мамиными влажным и теплым языком.
Во мне растекается такая нежность к этому комочку, который пытается рычать и поскуливать, что по щеке катится слеза, а сердце замирает.
— Госпожа?
Он такой миленький, неуклюжий и… мой.
Он — мой.
Глава 49. Да как же так…
Прижимаю руку к животу.
Я беременна.
Я это точно знаю, и это не галлюцинации.
Вот блин.
И какой сладкий волчонок у меня будет.
Но блиииин!
— Госпожа, — шепчет Лида, опускает взгляд на мою ладонь на животе, а потом поднимает глаза. — Госпожа?
И она совсем не дура, что очень жаль. Глаза округляются, зрачки расширяются, и она сипит: