— Да, я была дурой…
Взбиваю яйца с сахарной пудрой. Я не должна злиться. Ее прошлая жизнь меня не касается, и все мы, как говорит папа, совершаем ошибки, но… Черт возьми!
— Взбивай мягче, Тина, — тихо говорит папа, внимательно наблюдая за моими руками.
— Мы должны уехать, — шепчет мама. — Разорвем помолвку…
— Нет! — я оглядываюсь в страхе. — Нельзя! Тогда они… Мам! Нельзя! Пока я помолвлена, они…
— Взбивай, Тина.
Я ускользнула от Альф и они не получили того, чего хотели. Сейчас я под защитой помолвки, но если ее не станет, то они явятся, и у меня не будет сил сопротивляться их воле.
— Увезти подальше от Северных Лесов и они потеряют свою власть на чужой земле, Тина, — шепчет мама. — Возможно, вам с отцом придется уехать, а мне остаться.
— Что? — папа хмурится.
— Во мне кровь Верховного Жреца, милый, и я принадлежу Северным Лесам. Этот старик сможет найти нас через меня. Просто из вредности.
Подсыпаю сахарной пудры в миску, и папа одобрительно кивает. Пока я делаю все правильно. Из-за страха оказаться в лапах оборотней, я не могу даже осознать измену Малька.
— Либо ты выходишь за Малька, — мама стучит пальцами по столешнице. — Естественно, никакой пекарни ему не видать… Потом он медленно и незаметно слабеет, чахнет и умирает. У тебя будет год на траур…
Я оборачиваюсь. Вот какая у меня мама. Она такие же планы вынашивала и для жены прошлого Альфы?
— Не останавливайся, Тина, — вздыхает папа.
— И мы найдем за это время другого достойного мужчину для тебя.
— Из траура в помолвку? — усмехаюсь я, возвращаясь к яйцам и сахарной пудре.
— Муку добавляй. И не торопись.
— Оборотни упрямые, Тина, — у мамы голос тихий и печальный. — Надо было взять тебя сегодня с собой в приют. Ничего бы этого не случилось.
— И я бы не узнала, что мой жених, который только днем клялся мне в любви, мне изменяет и хочет меня убить, — подсыпаю муки, — даже не знаю, что хуже. Быть в неведении или оказаться в лесу… Может, мне в монахини уйти?
— Ты в своем уме? — возмущенно охает папа.
Вновь подсыпаю муки, и поднимается белое облачко, которое вдыхает папа. Он кашляет, лезет в карман и присасывается к флакончику из красного стекла.
— Долго у тебя кашель не проходит, — мама подозрительно щурится. — Сколько ты на этой микстуре сидишь?
— Все в порядке… Это от муки…
Он пытается улыбнуться, но заходится в кашле. Прижимает руку ко рту, пытается выровнять дыхание, кашель его не отпускает. Склянка падает на пол.
— Папа…
Время останавливается, когда я вижу на его ладони кровь. Я роняю венчик, мама кидается к папе, а он пятится, но она перехватывает его руку и принюхивается к крови, а после поднимает взгляд:
— Саймон…
— Мам.
— Ничего страшного, — папа улыбается, и мама утыкается носом в его шею.
Глубоко вдыхает, и папа закрывает глаза, сильно нахмурившись.
— Ты… — мама отстраняется от него и в ужасе вглядывается в его лицо. — Саймон! Ты от меня скрывал, что болен?!
— Мам… — поскуливаю я. — Пап…
— Ты мазался маслом анеции, чтобы я не распознала запах твоей болезни…
— Дорогая… успокойся…
— Успокойся?! — ее глаза вспызивают желтым огнем и над бровями провыается черная шерсть.
— Ты опять платье порвешь и расстроишься… — папа отступает.
— Ты умираешь!
По телу прокатывается дрожь, и по щекам льются слезы. Когда эта ночь уже закончится?
— Тина, вернись к пирожным, — шепчет папа и медленно пятится к двери, когда у мамы похрустывает лицо и вытягивается в волчью морду. — Милая, я хотел тебе сказать…
И опять кашляет. Мама кидается к нему, уводит из кухни и оглядывается:
— Пирожные, Тина!
— Но…
— Займись ими!
Дверь хлопает, кашель папы затихает, и я поднимаю венчик. И вновь его роняю. Всхлипываю, в глазах все плывет от слез, которые жгут глаза. Вот почему он приблизил к себе Малька, вводил в курс своего дела и обещал передать пекарню. Он знал, что скоро умрет… Сползаю по стене на пол.
— И чего ты так расклеилась, деточка, — слышу хриплый голос Верховного Жреца.
— Папа умирает, — поднимаю взгляд.
— Люди слабые и часто умирают, — всматривается в глаза. — И часто подхватывают всякие нехорошие болячки. И пирожных я так и не искушаю сегодня, да?
— Как вы можете быть таким… жестоким?
— Потому что ничем не могу помочь, — ласково улыбается. — Мне его в Жрецы не взять. Во-первых, он женат, во-вторых, не его это путь.