С этими мыслями я снова бралась за щетку и терла, терла все поверхности, смывая многолетнюю пыль… так истово, словно могла смыть пятно и со всей своей жизни.
Но зато грязи не осталось. И благородное дерево заблестело, отчищенное.
Камины я вычистила, выгребла из них слежавшуюся в камень золу, и выскребла каждый кирпичик, чтоб не было ни песчинки лишней. В чистом камине и дрова горят веселей!
Я затопила их оба, чтоб нагреть наши с Ивонной комнаты.
Детям нужно тепло; нравится, не нравится ужасным привидениям, а я выломала доски с заколоченного крыла здания и разложила их у каминов, сушиться.
Кровати в комнатах, запыленные и серые, были единственной мебелью. И я их тоже отмыла.
До блеска натерла тряпкой полированные ножки и спинки.
Резные изголовья нашоркала щеткой так, что все головки ангелочков, вырезанные в красном дереве, заулыбались.
Самое трудное было отскрести окна.
Серые от пыли непроглядные стекла приходилось перемывать и перемывать, снова и снова.
Рамы пришлось отскребать щеткой, развозя по белому дереву грязные разводы.
Зато потом, когда я ополоснула в последний раз стекла, в комнатах сразу стало светлее.
И обметенные, очищенные от пыли обои оказались не такими уж темными.
А еще я спустилась вниз и отыскала комнатку, где располагался водяной насос и бак для воды.
Под баком я развела огонь в железной маленькой печи.
Это означало, что в ванну можно будет набрать горячей воды и помыться. И мне после уборки, и Ивонне после дороги.
И детям.
Так что Ивонну я встретила на пороге дома, в подоткнутой юбке, с метелкой и тряпкой в руках.
Старая служанка только руками всплеснула, бросив корзинку на землю и залившись слезами:
— Что это вы удумали, госпожа Эрика! Тряпка! Метла! Негоже вам руки сбивать! В холодной грязной воде их портить!
— Поздно переживать о моих руках, Ивонна, — весело сказала я, отряхивая порядком истрепанную импровизированную метлу. — Я славно поработала сегодня и хорошенько убралась, приготовив комнату и тебе, и себе.
— Мне! — прошептала Ивонна, хватаясь за сердце. — Барышня мне прислуживает!..
— Не прислуживает, а вносит свою лепту в общее дело! Ты помогаешь мне, а я — тебе. Ты принесла нам всем еды, а я приготовила нам условия для удобной жизни. Ну, что там у тебя? Есть чертовски хочется!
Старая Ивонна молчала, заливаясь слезами. Она даже не сразу смогла нащупать ручку корзинки у своих ног. Я спустилась с крыльца, помогла ей.
— Ну, чего ты, в самом деле? — я отерла от слез ее морщинистые щеки. — У нас теперь новая жизнь. Не надо вспоминать то, что было раньше. Теперь у нас все иначе. Ты заботишься обо мне, а я — о тебе. И так будет всегда. Это наш новый закон.
— Вы так добры, госпожа! — всхлипывала Ивонна. — Ах, да что это я, старая дура! Конечно, вы проголодались! Ну, идемте же скорее в дом, а не то застудитесь!
Мы поднялись по ступеням и вошли в дом.
В нем и правда было намного теплее, чем на улице.
Слышно было, как потрескивают дрова в печи, как свистит, закипая, вода в баке.
— Постирать одежду можно, — почти мечтательно произнесла Ивонна, волоча корзину.
— И помыть волосы! — поддакнула я ей.
В чистой ванне, в горячей воде сначала мы с Ивонной сначала вымыли Рози.
Мыла не было, пришлось снова щелоком справляться.
Но зато после него кожа девочки сияла, как мраморная! И волосы отмылись с первого раза.
Мы отмыли ее грязную зареванную мордашку. Ее чернющие руки и ноги.
Промыли и аккуратно прочесали обломком гребешка, завалявшимся у Ивонны в кармане, каждую прядку волос Рози.
От горячей воды ее темные волосы начали виться на висках золотистыми кудряшками.
Мордашка девочки зарумянилась. Из черт ее исчезло затравленное выражение.
И Рози как-то незаметно стала просто непосредственным ребенком. Маленьким, беззащитным и хрупким.
А не покорной деревянной прислужницей, на плечи которой можно сгрузить всю работу.
Я сняла с ее больной ножки повязку, насухо вытерла ее ступню и перебинтовала наново сухими бинтами.
— Вот видишь, — похвалила я Рози, — с ногой все в порядке. Как все хорошо выходит, если меня слушаться, да?
— Да! — радостно согласилась она. — Нога-то совсем не болит! Еще пара недель, и я буду здорова!
— Месяц, — отрезала я. — Если будешь меня слушаться, то месяц!
Затем я завернула девочку в свою старую, но чистую ночную сорочку, и отнесла в постель, кое-как прикрытую моими тряпками.
А сама набрала свежей воды и принялась купать Итана.
Младенец тоже страдал без ежедневного мытья.
Когда я набрала теплой воды и положила его туда, он просто заснул у меня на руках.
Ополоснув его немного, погладив его ручки и ножки, все в трогательных складочках, я его вынула, завернула в тряпки и передала Ивонне.
— Неси его скорее в комнату, там жарко натоплено! — велела я.
А сама, что уж греха таить, так и рухнула на пол, стоило Ивонне выйти за дверь.
Благо, пол был теплый.
Прижимаясь щекой к нагретому кафелю, я слушала, как из ванны стекает по трубам вода, и считала частые удары своего сердца.
Поработала я совсем немного, а устала очень сильно. Словно целое поле вспахала.
Несколько мгновений тепла и покоя показались мне раем. Ни с чем не сравнимое наслаждение.
«Ну, ничего, — уговаривала я себя. — Это только первый день. Это самое начало! Дальше я буду сильнее! Дальше будет легче!»
***
***
В корзинке у старой Ивонны оказалось так много снеди, что глаза у меня разбежались.
На горсть медяков она умудрилась купить и бутыль молока, и круг хлеба — не белого, а ржаного, конечно.
Но он был свежий, мягкий и вкусный настолько, что язык можно проглотить.
Кроме этого, Ивонна принесла несколько яиц, совсем немного чая, завернутого в белую бумагу, кусок масла и кусок сахара.
— Всего два медяка осталось, — сокрушаясь, произнесла она, возвращая мне позеленевшие от времени монеты. — На потом… на что-нибудь, да хватит.
— Осталось?! Ивонна, да ты просто гений маркетинга! Купить столько всего на горсть медяшек!
— Чего? — удивилась старушка.
— Ох, ничего. Это просто я припомнила ученое слово из книг… Ну, давайте же обедать! Есть ужас как хочется! Да и дети проголодались, держу пари!
В своей свежей новой комнате, глядя на отмытую кровать, которая теперь сияла в лучах весеннего солнца, Ивонна снова залилась слезами.
— Это все мне! — повторяла она, гладя сухой и жесткой ладонью красивое изголовье кровати. — И даже камин с дровами мне?..
— Ну, конечно, — как можно мягче ответила я. — Что за вопрос, Ивонна? Тебе тут спать с Рози. А я совсем не хочу, чтобы вы замерзли. Или чтобы заболели. Ну, ради всего святого, не плачь! Ну, чего ты?
Но Ивонна раскисла.
Она всхлипывала и все порывалась целовать мне руки, бормоча что-то о том, что больше меня для нее не делал никто.
Так что мне самой пришлось доставать из ее корзинки хлеб, масло и молоко, и делить на всех.
Поначалу Ивонна отказывалась есть.
Словно чувствовала себя обязанной мне и хотела отплатить хотя б обедом, который ей полагался.
— Да я поела уже, — наивно выкручивалась она. — По дороге…
— Что ты ела? — сурово спросила я. — Хлеб цел. Бутылка с молоком полна. Ешь давай! Я не хочу, чтоб ты заболела. Ты нужна мне здоровой и сильной. И Рози тоже ты нужна. О ней подумай. Дитя растет без матери, без отца. Хочешь и бабки ее лишить?
Ивонна шмыгнула носом, но взяла из моих рук и хлеб, и масло.
Рози с непосредственностью ребенка ухватила свою порцию из моих рук.
И к сахару с охотой протянула ручонки, припоминая, какое вкусное это лакомство.
Сама я, торопливо запивая горбушку хлеба молоком, взяла проснувшегося после купания Итана и принялась его кормить.
— На сегодня-завтра хлеба хватит, — тяжко вздыхая, сказала Ивонна. — А что потом? Может, я устроюсь на работу к кому?