— Молод не значит ни на что не годен, — возразил Кристиан. — Ну, так вы посмотрите рану, Эрика?
Посмотрю? Разумеется, я ее посмотрю!
Я вымыла как следует руки, протерла их спиртом.
Откинула белую салфетку, и вздох облегчения невольно вырвался у меня из груди. Но больной истолковал его превратно.
— Что, мне конец, док? — грустно усмехнувшись, произнес он, наблюдая за моей реакцией. — Или нам придется с нею расстаться?
— Да что вы, — возразила я по-деловому. — Все плохо, но не смертельно. И уж тем более, ногу не придется отнимать. Кость срослась хорошо, — ну, если б врач еще и кость неправильно срастил, думаю, палка Кристиана погуляла б по его спине! — Но у вас сильное воспаление на месте швов. Нагноение. Сильнейшее.
— Это я знаю, — саркастически ответил больной. — Заметил. Но оно не проходит. Уже давно, знаете ли!
— Попробуем сделать так, чтоб оно прошло, — в тон ему ответила я. — Чем вас лечат?
— Доктор присылает примочки, — ответил Кристиан вместо больного. — И велит закрывать рану.
— Что за примочки?
— Вот они, — Кристиан указал на банку, стоящую на столике у ложа больного. — От них есть небольшое улучшение. Но…
Я взяла банку, принюхалась.
— Это что, вода? — не веря себе, произнесла я. — Вода с добавлением алоэ?.. И все?
— А что еще нужно? — удивился больной. — Доктор сказал — больше ничего нельзя сделать. А это самое новое средство.
— Вытяжка из грибов — вот новое средство! — безапелляционным тоном заявила я, вытаскивая из своей сумки пенициллин. — Она вас поставит на ноги в два счета! Забегаете как конь.
Больной с недоверием посмотрел на пузырек в моих руках.
— Это горькая микстура, — предупредила я. — Но пить надо каждый день.
— Думаю, с этим я справлюсь, — ответил мне пациент. — Когда приступать?
— Прямо сейчас, — зловеще ответила я. — По ложке перед едой.
— Все, ногу можно накрыть? — спросил Кристиан. — Знаете, я немного ревную, когда вы вот так пристально смотрите на нее, Эрика. Всегда полагал, что ноги у него красивее моих.
— Да как бы не так, — разразилась я зловещим клекотом. — Я еще и потрогаю. Вы разрешите?
И я склонилась над раной.
При малейшем нажатии из ран лез гной. Ужасно. Кожа покраснела. Пациент скривился, но молча терпел. Видно было, что ему ужасно больно.
— Придется промыть, — резюмировала я.
— Доктор сказал, нельзя тревожить, — напомнил мне пациент.
— Доктор? — саркастически повторила я. — Шарлатан ваш доктор.
— Но это ужасно больно. Я не шучу. Я…
— Будете вырываться? Герцог, подержите его. Опыт у вас есть!
— О, дьявол…
— Готовы убежать? Что ж, это огромный… скачок в сторону выздоровления. А теперь просто не мешайте мне. Потерпеть правда придется. Но раза за три вы привыкнете.
— За три раза?! Кристиан, мне мало одного палача, так ты притащил еще и второго, еще более жестокого?!
— Старина, извини, — Синеглазка развел руками. — Но этому палачу я доверяю больше, чем первому.
— А, то есть, этот палач тут затем, чтобы удовлетворить ваше любопытство?! Вылечит или нет?!
— И за этим тоже.
Я меж тем достала бинты и перекись. Служанка по велению пациента принесла красивый фарфоровый тазик для умывания, и больную ногу мы поместили туда.
Ух, и пенилась же перекись на болячках этого господина! Но я вычистила все, расколупала до свежего, живого, кровящего.
Дурно пахнущая сукровица, гной, а затем и кровь, чистая и алая, заляпали весь таз.
Он выглядел так, словно в него плевали все чахоточники этого мира.
Зато раны очистились. И выглядели как простые свежие раны.
Страдалец, с мокрым лбом и совершенно бледный, лежал на диване, раскинув руки.
— О, ужас, — простонал он, когда я осторожно принялась бинтовать его ногу. — Да полно, доктор. Чего вы теперь-то нежничаете? После всего того, что между нами было… Валяйте, стяните ее как следует.
— Только я решаю, что и как следует, — парировала я. — Раны чисты. Вероятно, завтра все вернется опять…
— Вернется?!
— …а может, и нет. Выпейте микстуру, и, скорее всего, воспаление утихнет.
— Давайте, отравите меня для пущего результата!
— Шутите — это хорошо, — похвалила я его. — Но правда, всего три-четыре перевязки, и все заживет. Осталось пострадать совсем немного.
Больной подчинился, проглотил ложку микстуры.
— Ну? — радостно произнес Кристиан. — Что я говорил? Она найдет причину твоего недуга и исцелит тебя! Как ты себя чувствуешь?
— Как свежий фарш, — проворчал больной. — Но… кажется, правда легче. Но, вероятно это болевой шок.
— Ничего подобного, — отрезала я. — Вам действительно легче. Вы от всего больного избавились. Так что поправляйтесь.
— Кристиан, — голосом умирающего произнес пациент. — Там, на столе, деньги… Я, наверное, мазохист, но этот врач меня здорово отделал. Она их честно заслужила. Отдай их ей.
Кристиан, посмеиваясь, выполнил его просьбу.
— Пять золотых! — вскричала я, когда плата оказалась в моих руках.
Пять!
Пять новеньких золотых монет!
Руки мои тряслись, когда я снова и снова пересчитывала деньги.
Аптекарь, душа моя, а кроме кремов вы варите помады?..
«Какие, к черту, помады, — тотчас одернула я себя. — Дом в руинах! Постельного белья — и того нет!.. Но… хоть бы один тюбик, а, аптекарь?..»
Нет, теперь понятно, отчего горе-докторишка не спешил вылечить богатого пациента.
— Больше не дам! — сердито проворчал больной. — Я, видите ли, не достиг экстаза. Не полностью удовлетворен!
Кристиан расхохотался во все горло.
— Ты определенно скоро поправишься! — подвел итог он.
Наверное, мы б еще мило поболтали, общество было более чем славное. Вряд ли Эрику — ту милую, наивную Эрику, каковой я была еще совсем недавно, — пустили б в высший свет и удостоили аудиенции в этом доме. Так что нужно было ловить момент.
Но тут в комнату вбежал управляющий дома.
Он был порядком встрепан и бледен, словно его черти гнали.
— Милорд! — он закланялся, извиняясь за свою дерзость. — Простите меня, но… в городе пожар, милорд! Просят помощи и зовут врача. А мне известно, что тут есть врач!
Сердце у меня оборвалось и ушло в пятки.
«Побьют окна… огненные мальчики», — звучало набатом у меня в ушах.
***
Ночь мадам Эванс провела плохо.
Ей все чудились смех и детские крики в саду.
Даже когда стемнело. Даже когда взошла луна и озарила все призрачным светом.
Дети кричали и смеялись, гоняя мяч.
Хотя откуда б взяться детям в ее саду? Да поздно ночью?
Она ворочалась, закрывала глаза и пыталась уснуть. Пару раз дрема овладевала ею.
Но тогда ей чудилось, что детский смех раздавался за стеной. Почти у нее над головой.
Кажется, эти озорники затеяли какую-то новую игру и принялись хором проговаривать считалку.
«Раз, два…»
Они все время сбивались со счета, смеялись и начинали снова и снова.
Как испорченная пластинка.
Какой дурной сон!
Это мучило, это надоедало и преследовало мачеху Эванс. Не столько шум, сколько то, что виновниками его были дети.
Она ненавидела детей.
Она боялась детей. Особенно мальчишек.
Ей казалось, что рождение младенца мужского пола — это наказание.
Кара небес. Печать, хуже проказы.
А сам младенец — дьявол, скрывающийся под маской невинности.
Она смотрела на матерей, баюкающих своих сыновей, злорадствуя и торжествуя.
— Родить сына — значит, всем признаться, что ты порочна! — рычала мадам Эванс, извиваясь в бессильной злобе в постели. — Выставить напоказ свой грех! Меня вам не обмануть… Сын — значит, посланник преисподней! А ты сама — врата ада! Мерзость! Гнусная грязная мерзость! Вас надо сжигать на площади вместе с вашими отродьями! Сразу же после родов!..
Впрочем, и девочки были не лучше!