— О, это так… неожиданно, — пролепетала я. — Но я не могу это принять!
Темные брови Синеглазки взлетели вверх.
— Отчего? — искренне удивился он.
— Это… очень личный подарок, — пробормотала я первое, что пришло мне в голову.
— Это не подарок, — возразил Кристиан. — Это плата за вашу работу. Благодарность от выздоровевшего пациента. Как и повозка с лошадью.
— Ох! — вскричала я.
— Я знал, что вы сам нипочем не купите ее себе, — невозмутимо продолжил Кристиан, мастерски игнорируя мое смущение. — И так и будете ходить пешком в город. А это отнимает время. Да и деньги — если платить за доставку всего необходимого.
— Но это слишком дорого, — бормотала я. — Я не могу этого принять! Это неприлично!
— Не дороже здоровья моего друга, — ответил он серьезно. — Эрика. Сейчас я поддерживаю вас не как девушку, попавшую в затруднительную ситуацию, а как отличного врача, который может принести городу много добра. Так что все приличия формально соблюдены.
Это было очень приятно… и очень обидно одновременно.
Значит, для Кристиана я была ценный врач? И только?
— Благодарю вас, — кротко поблагодарила я его, склонив голову.
А у самой кошки на душе скребли.
Оттого, что он не видит во мне женщины. И оттого, что я не могу это исправить. Да и права такого просто не имею!
Но тут Кристиан удивил меня еще сильнее. Хотя, казалось, больше некуда.
Он склонился над принесенной люлькой, откинул белоснежное одеяльце и достал букет цветов. Немного повядший от жары, но все же очень красивый.
— А это вам, Эрика, — произнес он, протягивая мне цветы. Его взгляд снова пронизывал меня до самой души. Я от волнения не ощутила касания его пальцев, когда машинально приняла от него букет. — Уже не как врачу. Как девушке.
— Молодой женщине, милорд, — поправила я машинально. — Не забывайте, у меня сын. И я…
— Да, знаю, знаю, — беспечно ответил Кристиан, перебив меня. — Еще один удивительный феномен в вашей душе, Эрика. Сын. Плод насилия вы называете сыном и с трепетом о нем заботитесь. Это… удивительно.
Я лишь пожала плечами.
— Но он невинный младенец. И не в ответе за грехи отца. И да, он мой сын. Часть меня.
— Многие, попавшие в ситуацию, сходную с вашей, понимают это умом. Но не душой, как вы.
— А еще я, — влезла Рози, — воспитанница! Это почти то же самое, что дочь! Только намного лучше.
Кристиан глянул на нее и усмехнулся.
— Соглашусь, — поддакнул он. — Ну, так что, Эрика? Можно ли с вами провести этот прелестный денек?
Я смутилась.
— Но у нас бедно, милорд, — ответила я. — К обеду будет простая пища, годная разве что к столу крестьян. Да и дом у нас не самый мебелированный.
— Это не беда, — ответил Кристиан. — Я могу пригласить вас во вполне приличное заведение. Вы же можете уделить мне немного времени?
***
На самом деле, накануне Кристиан имел разговор с госпожой Зина.
И разговор этот был прелюбопытный.
Миранда, дочь Зина, написала не одно письмо, прежде чем Кристиан откликнулся.
Надо отдать должное, она преуспела в эпистолярном жанре.
Но, как и большинство негодных писателей, сначала она честно списывала драмы со страниц чужих книг.
Она описывала ужасы скитаний по чужому краю. И хотя прошло всего пару дней после пожара, по ее словам ее семья дошла «до крайнего уровня нищеты».
Хотя в гостинице они устроились весьма неплохо. И даже клопов там не обнаружилось.
Но первое письмо с описанием ужасов из жизни бездомных Герцог оставил без внимания.
— Пиши еще! — велела мадам Эванс.
Она ожидала ответа уже к вечеру. Не получив его, очень разозлилась и долго злобно ворчала что-то себе под нос.
— Невоспитанный дерзкий мальчишка! — шипела она. — Да как он смеет меня игнорировать!.. Какая наглость! Что он возомнил о себе?!
Миранда и написала.
Затем еще одно.
А потом у нее кончилась книга, герои из нее познали вечное блаженство, и списывать стало неоткуда.
Но мать настаивала — «пиши еще!».
Видно, она хотела взять герцога на измор и закидывать его дурно написанным приключениями одной семьи погорельцев до тех пор, пока он не сдастся.
Мать давила, требовала писать еще, и Миранда запаниковала.
Следующее свое письмо она не списывала. И, вероятно, в этом была причина ее успеха. Девушка рыдала над ним, как нерадивый школяр над диктантом. Так расчувствовалась от выдуманной ею истории скитаний.
И Кристиан ответил.
Точнее, явился лично в гостинцу. Наверное, из чистого любопытства. Посмотреть на бушующие в пределах занимаемой семейством погорельцев комнаты мрак, лютый холод, голод и оспу.
— Доброго дня, — вежливо поздоровался он, объявившись на пороге.
Он с любопытством осмотрел комнату, которая, конечно, была не образцом роскоши, но вполне чистенькая.
Миранда, с распухшим то рева лицом, поспешно поднялась из-за стола и поспешила поприветствовать гостя. На столе лежала целая кипа чистой бумаги, и Кристиана передернуло от мысли, что он мог бы и сегодня не приехать.
Это означало бы только то, что вся эта бумага превратилась бы в исписанные описанием ужасов листки. И ему пришлось бы прочесть шедевр Миранды целиком.
Вероятно, в середине кто-нибудь умер бы…
— Простите мне мою дерзость, — прощебетала Миранда нежным голоском, — но больше нам обратиться не к кому! А о вашей щедрости и великодушии ходят…
— Легенды, — подсказал Кристиан замявшейся девушке. — Но позвольте. Чем же я могу вам помочь?
— О! — произнесла Миранда замогильным голосом. Кажется, на нее накатило вдохновение. — Не будете ли вы так любезны, чтоб предоставить нам угол в своем гостеприимном доме. Наши силы истощены от скитаний. Мы терпим жестокие лишения!
Кристиан красноречиво оглядел уютную обстановку, мягкий диванчик за спиной у девушки, стол с остатками неплохого завтрака.
— Соглашусь, тут нерасторопная прислуга, — ответил он. — Но все не так ужасно. Да и в городе поговаривают, что дом ваш, как будто бы, не сильно пострадал? И уезжать из него нужды не было?
Миранда прикусила губку.
— Это все мама, — выпалила она после недолгих размышлений. — Ах, вы не понимаете, какой ад она пережила! Она обожжена! Ее комната выгорела! Дом пропах дымом! Она не может вернуться домой, ей все там напоминает о том ужасе, что она пережила!
Кристиан помолчал некоторое время после этой проникновенной речи.
— Могу я увидеть ее? — спросил он наконец.
— Ну, разумеется! — обрадовалась девушка.
Она провела его в соседнюю комнату, служащую спальней им всем троим.
Мадам Зина вольготно лежала на широкой кровати и дремала.
Одна.
Ночью они спали на этом ложе втроем. И мадам Зина действительно несладко приходилось. Дочери сопели, храпели, ворочались и толкались. Задевая мать, ее обожженное тело, причиняли ей боль.
Поэтому она не могла уснуть и маялась, глядя в черноту ночи.
Досыпала она днем, усадив одну дочь за написание слезливых писем герцогу, а вторую отправив домой, за слугами и завтраком. Питаться тем, что подают в гостинице, было совершенно невозможно!
Но и во сне не было покоя.
Иногда треск пожара вспоминался ей.
И эти проклятые голоса…
Они то смеялись, то кричали и плакали, сливаясь с треском ломающегося дерева.
Во сне мадам Зина рушилась горящая лестница, отрезая всякую надежду на спасение тем, кто застрял там, наверху, в игровой комнате.
Впрочем, даже если б лестница не рухнула, у них не было шансов. Дверь была надежно заперта.
Мадам Зина облизывала сухие губы. В памяти ее всплывал осторожный щелчок ключа в замочной скважине.
Она всего на один оборот заперла замок.
Больше скрежетать ключом побоялась.
Ее могли услышать, закричать. И тогда план рухнул бы. А ей было нужно, чтоб разгорелось хорошо. Чтоб наверняка. Чтоб никто не выбрался.