В ночь первой крупнейшей депортации, 14 июня 1941 года, я находился в деревне Эммасте на острове Хийумаа, поэтому проводившие депортацию оперативники меня не застали. Вернулся домой только за три дня до начала войны, так как до 19 июня телефонная связь и пароходное сообщение не работали. Отец и мать были арестованы. Я ушел, так сказать, в подполье.
Советская власть объявила всеобщую мобилизацию в Красную армию (призывники 1919–1923 гг. рождения), уклонение от которой грозило смертной казнью.
Таким образом, я оказался трижды разыскиваемым: как член семьи, подлежащий депортации вместе с родителями, как участник антисоветской группировки, преследуемой чекистами и истребительным батальоном, и как лицо, уклоняющееся от обязательной сталинской мобилизации.
В Хаапсалу свирепствовали русские пограничники и бойцы истребительного батальона. Как скрыться от когтей чекистов, как выехать из Эстонии, связаться с заключенными в тюрьму родителями и как исполнять в тылу противника свои антисоветские замыслы – эти вопросы стояли передо мной. Пытаясь найти выход, 3 июля 1941 года я оказался в рядах хаапсалуских призывников в Красную армию. В мыслях все еще всплывали картины молниеносных войн, и все еще не покидала уверенность, что к Рождеству война, так или иначе, закончится. Так думали мы все.
Нас, около 300 юнцов, конвоировали морским путем через Таллинн в сторону Ленинграда. В заливе Кунда наше судно напоролось на магнитную, немецкую или финскую, мину. Меня, упавшего за борт, подняли на один из катеров того же каравана.
В городе Слободском Кировской области был организован военный сборный пункт. Оттуда нас направили на Урал, в трудовой батальон неподалеку от Свердловска, где, кроме эстонцев и волжских немцев, находилось и несколько тысяч интернированных польских солдат и офицеров, которые спаслись тем самым от расстрела в лесах Катыни.
В начале 1942 года я был призван в резервный полк сформированного Эстонского корпуса Красной армии, но через пару месяцев по приказу Министерства государственной безопасности (МГБ, впоследствии КГБ), тогда уже военной контрразведки СМЕРШ (сокращение от «Смерть шпионам»), меня отправили обратно в трудовой лагерь.
1943 год свел меня с Хансом Круусом, членом находящегося в тылу правительства Эстонской ССР. Позднее его как буржуазного националиста советская власть на долгие годы упекла в лагерь. Но тогда он освободил меня из трудового лагеря и определил учителем в детский дом города Невьянска Свердловской области, куда были принудительно эвакуированы дети из Эстонии.
27 января 1944 года я был арестован прямо во время урока. Меня предал человек из Хаапсалу, тоже выпускник Хаапсалуской гимназии, бежавший из трудового батальона и задержанный членами НКВД в Казахстане. Он сообщил следователю-чекисту, что еще в 1939-м и 1940 году я участвовал в антисоветском движении в Хаапсалу и на Хийумаа, что разыскивался и спасся при аресте семьи. Под пытками он назвал имена более десяти мужчин, отправленных в Россию в порядке всеобщей мобилизации, но антисоветски настроенных.
Меня поместили в камеру смертников Свердловской внутренней тюрьмы, откуда на рассвете кричащих осужденных волокли на расстрел. На десятый день заключения я попытался покончить жизнь самоубийством. Несмотря на обыски, мне удалось заточить свою пряжку от ремня, и я перерезал себе артерию. Было много крови, и под ругань тюремщиков меня из камеры смертников перевели в обычную камеру. Тем самым я спасся от пыток. Через несколько недель чекисты предоставили мне для ознакомления и подписи постановление т.н. тройки – Особого совещания при НКВД. За антисоветскую агитацию и пропаганду, а также за участие в контрреволюционной организации я был осужден по статье 58–10 и 58–11 и приговорен к восьми годам лишения свободы и пяти годам лишения прав.
Началось лагерное время. Половину этого времени я отработал на медных шахтах Урала, где на всю жизнь получил профессиональное заболевание легких – силикоз. Наверняка и умер бы там, как это случилось со многими, если бы не встретился с врачом, российским евреем Марком Зильбером, которому импонировали мои познания в медицине и знание латинского языка, хотя в лагерной обстановке с последним делать было нечего. Зильбер и сам был очень эрудированным человеком, врачом в НКВД попал в силу обстоятельств, ибо отказ от службы грозил расстрелом. Он взял меня к себе в помощники и доставал для меня русскоязычную медицинскую литературу. Вероятно, и он не смог смириться со сталинским режимом и нашел во мне своего единомышленника.
Вторую половину своего заключения провел на золотых приисках, и большую часть – в качестве лагерного медика, в последнее время даже исполнял обязанности лагерного врача на химическом заводе по производству тяжелой воды. Там рабским трудом заключенных создавалось атомное оружие Советского Союза.