– Осваиваешься, милый? Помнишь, сам писал…
И он нараспев произнес, явно что-то цитируя…
– Пора начинать действовать, хозяйничать. Привязывать себя здесь и стирать его из этого мира.
Слова смолкли. Стирать… Он плотно сжал губы, словно боясь проглотить отраву. И подчёркнуто неторопливо, аккуратно, предмет за предметом – вернул все на свои места. Только головку сыра он несколько секунд рассматривал с разных сторон. Вдруг улыбнулся. В нескольких местах сыр был выщипан чьими-то маленькими, но сильными пальцами.
– Словно мышка, сырная ты душа, – он прошептал это, коснулся губами выщипанного места, – никогда до дома не могла потерпеть.
Сыр возвращен на свое место, дверь холодильника с плотным стуком захлопнута. Он снял с полки стакан, и налил в него воды из-под крана. Усмехнулся, глядя в небольшое зеркало. Приподнял руку в полушутливом салюте.
– Нет, милый. Нет.
И неторопливо осушил стакан. Есть тут он ничего не будет. Это – не его. Не для него. Он – не крыса. А кто? На что рассчитывает, что задумал? Ведь придется и поесть, и переодеться, и умыться. Придется тут жить. Нет выбора. Все решено за него. Все мысли о совести и открытой могиле – они и есть просто мысли ошеломленного случившимся человека. Они пройдут. Ибо нет выбора. Парень отодвинул стул и сел, локти на столе, ладони обхватили голову. Глаза закрыты. Думай, думай. Скоро утро. Ты отнимешь руки от головы, с силой проведешь ладонями по лицу, стирая липкую паутину прошедших дня и ночи. Ты слабо улыбнёшься сереющему рассвету за окном. Ты поставишь чайник, сделаешь себе два, нет, три бутерброда с маслом и сыром. Умоешься, примешь горячий – и сразу ледяной душ. Ты придешь в себя. Ты выйдешь в этот мир, тебе не отсидеться. Ведь тебя там ждут. Она ждёт. И твоя пресловутая совесть ведь теперь чиста, абсолютно чиста. Ты все ей рассказал. Теперь она знает правду и не оставит тебя. Ты знаешь, что ее слово, ее решение – кремень. Все будет хорошо. Она смирится, она уже смирилась. Ты вспомнишь то, что забыл, а она привыкнет, ей вскоре станет даже интересно. Тебе есть, что ей рассказать, есть, что ей дать. Все теперь будет не так, как тогда… Он вдруг поднял голову, словно услышал эти слова. Его негромкий голос.
– Она ждёт не меня. Понял? А теперь – замолкни. Не мешай.
Он видит. Вспоминает. Этот очень, очень длинный день…
Девушка с сомнением посмотрела на него, когда он поднялся, взял "дипломат", протянул руку.
– Идём.
– Уверен? Контрольная…
– Уверен, солнце.
Их пальцы дрогнули, соприкоснувшись, словно по ним проскочила искра.
Контрольную он завалил. Иначе и быть не могло. Он вспоминает… Только важное, только нужное. Пропуская пожатия рук, приветствия, сумбурные утренние разговоры ни о чем. Например, он совершенно не хочет думать о встреченных одноклассниках. Никакой радости он не испытал, войдя в школу, увидев, услышав снова ее длинные коридоры, почувствовав под ногами упругое прогибание старого полированного паркета. Мимо, мимо… Не задерживаться, нигде. Ни с кем. Не нужно. Вот и кабинет математики. Никакого предвкушения пресловутой "встречи с молодостью". Вокруг него – дети. Подростки. Чужие. Многих он почти и не помнит. Друзья? За тридцать пять лет они прочно забылись и ушли далеко из его жизни. А некоторых уже нет. Он знает, когда и отчего они ушли. Вот его друг, самый близкий. Подошёл, пожал руку. О чем-то заговорил. Парень не помнит о чем. Помнит только тепло девичьего плеча рядом, пальцы, касающиеся руки. Она не отходит ни на шаг, охраняет. Ничего не закончилось. Все – впереди. Лицо друга… Который уйдет совсем молодым, в сорок четыре года. Или вот девушка, когда-то он был в нее даже влюблен. Давно, очень давно. И недолго. Она умрет в сорок, оставив дочь и старую мать. Парень смотрит в их лица и избегает взгляда в глаза. Старается быть обычным, о чем-то шутит, смеётся в ответ. И тепло плеча рядом, и горячие пальцы… Ты здесь. Со мной. И только это важно. Прости… Тебе будет труднее всего. Ты выдержишь. Мы – выдержим. Хватит об одноклассниках и пустых разговорах. Это не важно. Совсем.